Квадратный корень из лета

– Это я во всем виновата, это я во всем виновата, – передразнил он скороговоркой. – Так Томас и приобрел репутацию – как это по-английски, гремлина? Вы вечно что-то затевали, а потом ты всякий раз терзалась угрызениями совести, рассыпалась в извинениях, покаянно обещала – я буду гут целую неделю, совсем гут! – и держала слово. Естественно, всем казалось, что шалость – дело рук Томаса.

– А он твердит, что всякий раз зачинщицей была я, – пожаловалась я. – Ты знал, что он сам решил сюда приехать, а не мама его отправила?

– Ха! – вскричал папа с интонацией обрадованного домового. – Сначала не знал и грешил на тебя, как и с котенком.

– Папа, – напряглась я, – это не я принесла Умляута.

– Найн? Ну, хорошо. После вечеринки я позвонил маме Томаса, и она сообщила мне, что, по его словам, это была твоя идея. – Папа подал мне свой бокал. – Я по тебе соскучился.

Я отпила кислого, как уксус, вина и откликнулась:

– Я же все время здесь.

– Неужели? – Голос у папы не был уксусным, как вино, но в нем слышался упрек. Если мне уже все говорят, что я присутствую только наполовину, может, они и правы.

– Я тоже по тебе соскучилась, – отозвалась я. Папа подтянул колени к подбородку, оглядывая заросший сад. – И по Грею. – Я сделала большой глоток вина, чтобы скрыть неловкость. Мы никогда об этом не говорили, ходили на цыпочках вокруг да около, избегая этой темы.

– Ich auch. Я тоже. Может, я был не прав, позволив вам с Недом самим искать дорогу в жизни? Когда умерла твоя мама, Грей тоже дал мне такую возможность – отошел в сторону и позволил мне пробовать… – Папа замолчал и отобрал у меня бокал. – Liebling, ты читала его дневники. Ты знаешь, что он был тяжело болен и ему назначали лучевую терапию?

Л*

Л*

Л*

Лучевая терапия?! От вина и второго шокирующего признания за день мир медленно поплыл по кругу в неверном вечернем свете. Сразу вспомнились громы и молнии, которые Грей метал прошлым летом, и как он вдруг стал рано ложиться спать, и все разы, когда я проезжала на велосипеде мимо «Книжного амбара», а дверь оказывалась запертой. И как дед подарил мне книгу на день рождения. И как Томас в кухне говорил про пилюли морфина.

Грей, прыгавший через костер и кричавший о своем желании умереть как викинг.

– Нет, я не знала…

Эти секреты просто убивают.

– Я-а, Liebling, – сказал папа и сделал большой глоток. Остаток на донышке он протянул мне. – Ты с вином помедленнее… Неду я уже рассказал. Лимфома Ходжкина, – произнес он, будто пробуя незнакомые слова на вкус. – Рак, и довольно запущенный. Был риск инсульта. Грею отводили совсем немного времени, и он хотел, чтобы ты не знала. У вас с Недом были экзамены, вы потеряли маму, а Грей любил, когда все и вся вокруг счастливы, ты же знаешь.

А мне казалось, у нас в запасе бесконечно много времени… Весь год я лелеяла бессмысленное желание. Расставаться с ним было немного больно – оно успело пустить корни. Я вылила вино из бокала на траву в качестве ритуала, и чувство вины наконец растворилось, как дымок в воздухе.

Папа смотрел на меня.

– Ich liebe dich mit ganzem Herzen, – сказал он. – Я люблю тебя всем сердцем.

Именно в этот прочувствованный момент Нед в своей комнате врубил «AC/DC».

– Ist твой брат? – вздрогнул папа.

– Сейчас позову. – Я встала и решительно направилась к дому, оставив свои чувства на траве – и желтые тюльпаны, и тоннели во времени, и злосчастное загаданное желание, которое мучило меня целый год, а теперь отпустило.

– Нед! – забарабанила я в окно. – Мы решили упиться!

Он тут же высунул голову:

– А что, есть повод?

– Грей.

* * *

– Слизняков помнишь? – спросила я.

– Слизняко-о-ов, – протянул Нед до самой луны и хлопнулся спиной на траву. Мы сидели в саду – сумерки уже сменила ночь – и делились любимыми историями про Грея. Белье на деревьях. История с замороженным апельсином. Слизняки.

Они явились первым испытанием Грея на пути к просветлению. Начитавшись соответствующей литературы, он временно стал вегетарианцем, занялся медитацией, расставил по всему коттеджу маленьких толстых будд. Ноги Грея покрылись комариными укусами, потому что он отказывался прихлопнуть даже москита.

На смену лету с москитами пришла осень с пауками. В октябре начались дожди. Дожди породили слизняков, слизняки породили других слизняков, и Грей начал терять терпение.

Несколько недель он усердно собирал с дорожки этих толстых серых апострофов и тайком высыпал в огород Алторпов.

Но однажды мы проснулись в два часа ночи от мощного рева: «К… просветление!» и увидели, как Грей лупит тяпкой по дорожке, устраивая слизням Варфоломеевскую ночь.

– Я рассказывал вам о колоколах? Грей стоял вон там, – папа показал в направлении церкви, – и кричал, чтобы они заткнулись!

После его похорон колокола звонили до вечера. Мы замолчали. Нед кое-как поднялся на ноги.

– Нам надо что-то сделать, – сказал он, нарушив тишину.

– Уже поздно, – отозвался папа. – Все спят. Больше никаких излишеств и буйства.