«Квакаем, квакаем…»: предисловия, послесловия, интервью

В. А.: — И здесь и там. Мой сын Алексей как-то мне сказал: — Когда ты приезжаешь, то примерно неделю говоришь с не нашей интонацией. Тебя по интонации можно вычислить, что ты не совсем свой. Правда, я сейчас здесь очень часто бываю, а когда приезжал редко, тоже замечал — что-нибудь произнесешь и твой собеседник мгновенно поднимает глаза и как-то по-особенному тебя оглядывает, кто, мол, такой? Уж не эстонец ли? Все это — тонкие вещи. Вот есть расхожее мнение, что старая аристократия в эмиграции является хранительницей чистоты русского языка…

Е. П.: — А разве это не так?

В. А.: Смешно, но даже в речь американского русского истэблишмента[8] иногда пробирается акцент с Брайтон-Бич… Вернее, не акцент, а интонация… Ну и даже Набоков не знал, что в русском языке начала шестидесятых уже было слово «джинсы», отчего героиня его «Лолиты» носит синие «техасские панталоны».. Наши вашингтонские князья — Оболенский, Гагарин, Чавчавадзе Давид, граф Владимир Толстой — изумительные люди, но с самыми разными лексическими странностями. Их жены, например, любят друг к другу обращаться «душка»… Или кто-то произносит тост со словами «из самого дна моего сердца», что является калькой английского «from the bottom of my heart».

Е. П.: — Все смешалось в доме Облонских и Обломовых… После революции 17-го года и эволюции 91-го: ПЯТИЛЕТКА, КОЛХОЗ, ГУЛАГ, ОТСТОЙ, КОЗЕЛ, ЗАБОЙ, ЗАБЕЙ, ПЕРЕСТРОЙКА, ТИП-ТОП, УРА, ВПЕРЕД, ЧУВАК.

В. А.: — А я помню, как прокололся в Союзе писателей наш оргсекретарь Ильин Виктор Николаевич, гэбэшный генерал, который ругал-ругал диссидентов[9] с трибуны собрания и вдруг ляпнул: «А теперь, товарищи, в подробном изложении». Зал пришел в восторг, потому что это была фраза из передач «Голоса Америки», а «Голос Америки» и «Свободу» тогда слушали все, кому не лень, хотя это строжайше запрещалось.

Е. П.: — Ты ведь ввел в современную печатную русскую литературу не только «бочкотару», «звездный билет» или «остров Крым», а и еще кое-какие специфические слова, например в роман «Ожог»… Последние годы, я заметил, ты стал прибегать к звукоподражанию…

В. А.(поняв, куда клонит деликатный младший товарищ): — Да, ведь здесь не буква важна, а интонация. Всем понятно, это с нашей-то историей, особенно советского периода, когда двумя главными лингвообразующими[10] элементами были армия и тюрьма, что «гребена платы», «напереули по гудям» — синонимы известных матерных русских выражений. А насчет ТОГО мата? Его полный запрет — это кастрация русской литературы, хотя меня сейчас гораздо больше интересует язык, созданный новым поколением, поколением людей дела, а не слова. Мне кажется, эти новые русские при всей анекдотичности их поведения колоссально изменили облик россиянина во всем мире. До этого наш человек был несчастный, задроченный, совсем униженный, естественно — без денег. Или — страшный кагэбэшник, убийца. И вдруг появляются какие-то парни, может быть, вчерашние ПТУшники, вчерашние бедные скоты социализма. Отвязанные, в отличных костюмах. Тратят деньги, ведут себя независимо. Красивые девчонки с ними приезжают. Такие ребята повсюду на Западе, и это не такой уж маленький процент россиян, как ни странно.

Е. П.: — А я тут сцепился с одним хорошим, но ученым человеком, который утверждал, что всего лишь 2 % нынешних русских (или — российских, как кому больше нравится) живут хорошо, а остальные — за чертой бедности.

В. А.: — Неправда. Я как-то в Барселоне просидел несколько часов в аэропорту. Так за это время прибыли четыре или пять чартерных рейсов из России. Иркутск — Барселона, Омск — Барселона и так далее, откуда выходили обыкновенные люди, отнюдь не богачи. В Лиссабоне русских тоже полно. Бродят по улицам, прицениваются к ресторанам. В Биаррице на гостиницах и курортах реют флаги Франции, Британии, Европейского сообщества и непременно — Российской Федерации…

Е. П.: — Давай вернемся к теме запретов. Мне раньше шили при коммунистах, что я пишу «только о пьянстве и половых извращениях», а тут я был на публичном выступлении одного молодого, но лысого писателя, который читал рассказ о том, как гоголевский нос превратился в сам знаешь что, типа — «типа». Смотрю, в зале прогрессивные литстарушки сидят, краснеют, потеют, но крепятся, чтоб «либеральная жандармерия» не записала их в ретрограды. Я встал да и ушел, потому что я — анархист, и мне на любую жандармерию плевать. К тому же эпатировать, когда все и так в раздрызге, — масла масленее.

В. А.: — Власть не должна в литературу вмешиваться, это не ее дело. Но общество, общественная, неправительственная организация имеет право на отвращение. Хотя и тут один шаг до зловещего ханжества… Можно было обойтись без таких идиотских, по-настоящему идиотских акций, как нашумевший обмен безнравственных книг на нравственные… Или обвинения в порнухе…