Квантовая революция. Как самая совершенная научная теория управляет нашей жизнью

Кун занимал пост директора только что созданного Архива истории квантовой физики в Беркли, в университете штата Калифорния. Физик по образованию, Кун заинтересовался историей своей науки, еще когда писал докторскую диссертацию в Гарварде. Теперь, спустя пятнадцать лет, он был профессором истории в Беркли. В течение нескольких месяцев (и еще двух последовавших за этим моментом лет) Кун и группа его помощников колесили по всему миру – они брали интервью у представителей уходящего героического поколения первооткрывателей законов квантового мира: Гейзенберга, де Бройля, Борна, Дирака и многих других. Эйнштейна и Шрёдингера в это время уже не было в живых; умер и Паули. Кун и его сотрудники занимались сбором их работ, пытались воссоздать полную картину результатов их колоссального труда, закладывая тем самым фундамент для исследований современных и будущих историков. Самым значительным и важным из тех, кто остался в живых и представлял интерес для исследователей, был, конечно, Бор. И дело не только в его основополагающих трудах в области квантовой физики и огромном влиянии, которое он оказывал на своих коллег. Институт Бора в Копенгагене стал местом рождения множества важнейших статей сотен ученых, гостивших и работавших здесь в течение прошедших сорока лет. Поэтому не было ничего удивительного в том, что на время странствий по Европе с целью получения интервью и коллекционирования научных работ Кун и его группа сделали Копенгаген своей временной штаб-квартирой.

В тот день Куну снова предстояла беседа с патриархом современной физики. За прошедшие три недели Бор уже дал ему четыре интервью, и Кун планировал записать еще несколько таких бесед. В Карлсбергском дворце Кун уединялся с Бором и двумя его ассистентами, Оге Петерсеном и Эриком Рюдингером. Так было и на этот раз. После нескольких минут разговоров о пустяках Кун включил магнитофон. Речь зашла о дебатах между Бором и Эйнштейном об основах квантовой физики.

«Когда я в первый раз встретился с Эйнштейном, – вспоминал Бор, – я спросил его, чего же он на самом деле добивается, что именно он пытается сделать? Он что, думает, что если только он сможет доказать, что квантовые объекты – это частицы, то он уговорит немецкую полицию принять закон, запрещающий пользоваться дифракционными решетками? Или, наоборот, если ему удастся сохранить за ними волновой статус, то незаконно будет применять фотоэлементы?»[401] Эйнштейн ведь никогда не отрицал важности для квантовой физики как частиц, так и волн – по сути, он одним из первых и пришел к этим идеям. Его критика квантовой физики больше относилась к противоречию между локальностью и полнотой – и на эту критику Бор так никогда и не смог адекватно ответить. Однако, с точки зрения Бора, его спор с Эйнштейном уже давно был закончен – Эйнштейн проиграл. «Вся эта история с Эйнштейном так тяжело далась мне, потому что Эйнштейн и правда настроен был очень критически, но, как мне кажется, по каждому пункту его возражений ему убедительно показано, что он был полностью неправ. Однако ему это не понравилось»[402]. Бор сокрушался о годах, потерянных Эйнштейном на его войну против квантовой физики, на бесконечные мысленные эксперименты, кульминацией которых стала статья о парадоксе ЭПР. «Ужасно, что Эйнштейн попался в ловушку этой работы с Подольским, – сказал Бор. – Но Розен, по мне, еще хуже. Розен ведь до сих пор верит [в мысленный эксперимент ЭПР], а Подольский, насколько мне известно, с этой идеей расстался <…> Ведь стоит только в нее как следует вникнуть, и она оказывается абсолютно пустой. Вам, может быть, кажется, что я говорю слишком резко, но это правда; во всем этом нет ровно ничего серьезного»[403].

Затем Бор заговорил еще о дополнительности и о своих надеждах на то, что она станет «общеизвестным фактом», необходимой частью методологии исследований в любой области человеческого познания. В физике он рассматривал дополнительность как простое следствие полагаемого очевидным факта, что квантовая физика не может описывать большие объекты, такие как измерительные устройства. «Я действительно считаю, что из этих немногих аргументов – того факта, что измерительное оборудование состоит из тяжелых предметов [sic] и, таким образом, не попадает в сферу описания в терминах квантовой механики, – мы немедленно попадаем в рамки описания дополнительного. И я не знаю – возможно, я неправ, возможно, я несправедлив, – но я не знаю, почему этим людям такой подход не нравится»[404]. Особенно он был огорчен тем, что его идей, по-видимому, не понимали философы, и жаловался: «Ни один человек, называющий себя философом, на деле не понимает, что подразумевается под дополнительным описанием»[405]. (Позже, когда в ходе этого интервью Петерсен попросил Бора дать ясную формулировку принципа дополнительности, Бор ушел от ответа: он сказал, что дал простое объяснение дополнительности Эйнштейну, которому «оно не понравилось». Затем Бор сменил тему, и вопрос повис в воздухе.)