Квартал двойников (СИ)

И всё-таки, стихия Ленинграда не вода, как кажется на первый взгляд. Он не вырастает из невских болот — его принесло сюда огненным вихрем человеческой воли. Если что-то и было здесь до Петра, то всё это вырвано с корнем, сожжено и стало золой. Разве что хмырей и кикимор не поубавилось.

Ветер и огонь — вот стихии Ленинграда, оттого он так переменчив и не похож ни на один другой город мира. Пожалуй, только Венеция чем-то похожа — там тоже много воды и совсем другое естество спрятано за серебристой маской.

Впрочем, в Венеции я не был, и вряд ли доведётся. Что может ждать советского интеллигента в жизни? Оклад в сто двадцать рублей да всяческие льготы по профсоюзной линии. Венеция едва ли входит в их число, в лучшем случае — здравницы черноморского побережья. Учёба, потом защита кандидатской, преподавание, семья… Так вот и бредём из детского сада на кладбище по натоптанной тропке.

Я стою на мосту, ветер обжигает щёки пеплом моей же папиросы и старомодным говорком нашёптывает: «Поспешай…»

А куда торопиться? Жизнь подобна лабиринту, и не из тех, что рисуют в детских книжках на смекалку. Здесь нельзя ошибиться, выбрав неверный путь, нельзя блуждать по кругу. Дорога только одна — смотанная в клубок тропа без развилок и тупиков.

Как раз такие лабиринты чеканили на древних критских монетах, видимо, в память о Тесее и Минотавре.

Выбора нет — встреча с чудовищем неизбежна. Но отчего же порою так ноет в груди? Отчего нас мучают предчувствия, вот как меня сегодня?

Я вслушиваюсь в гул клаксонов, всматриваюсь в лица прохожих — что-то значительное совсем близко, важно не пропустить его, не потерять в толпе.

А может быть, мы случайно встретимся с Ксюшей здесь, на Невском или в Библиотеке? Тогда не нужно будет звонить и тратить последнюю «двушку».

Только смогу ли я, глядя в глаза, сказать ей всё то, что так долго не решался по телефону? И если смогу, то не пошлёт ли она меня подальше?

Не важно. Окурок брошен в урну, я сворачиваю на набережную и вхожу в библиотеку.

***

Самая читающая страна читает где угодно: в электричках, сортирах, студенческих столовых, даже в банях, но только не в библиотеках — залы пустуют.

Библиотекарша, пергидрольная тётка бальзаковского возраста, сидит у себя за столом, сосредоточенно, с важностью обкомовской секретарши, заполняя какую-то ведомость. Новенькая, наверное, раньше я её здесь не видел. Вот уж где точно кикимора, одни очки чего стоят! Стёкла толстые, оправа квадратная — ужас!

Настойчивым покашливанием даю о себе знать и молча протягиваю читательский билет.

— Здороваться родители не научили?

Недовольная, что её оторвали от важного занятия, она кривится в недружелюбной усмешке. Ага, «вас много, а я одна!»

— Добрый вечер, — кошусь на бейджик, — Инна Петровна.

— Добрый…

В заказах она роется долго и наконец извлекает тонкую потрёпанную книжицу с вложенным в неё моим формуляром. Также долго вчитывается в формуляр.

— За вами, Лёвушка, числится двухтомник Николая Кузякина.

— Кузанского, — поправляю я, — Николая Кузанского. Он жил в городе Куза, оттого и прозвище такое. А настоящая его фамилия…

Осекаюсь. Тётка смотрит свирепо, сейчас сожрёт — они не любят, когда им перечат.

— Больно грамотные все стали! А по мене, так хрен редьки не слаще. Когда возвращать собираетесь?

— Так эта… не прочитал ещё…

— За полтора месяца?

— Ну… это очень сложный автор, такие книжки быстро читать не получается…

Скептически кивает, но заказ отдаёт.

— Пока не вернёте Кузякина, на дом больше ничего не получите. А эту читайте бережно и аккуратно, издание старое.

— Хорошо, Инна Петровна, — собираюсь усаживаться, но в последний момент оборачиваюсь, — а какое сегодня число?

— Тридцать первое октября. Год сказать? — строго смотрит поверх очков. — Две тысячи… Тьфу! С вами с ума можно сойти!

Странная тётка. Явно фантастики начиталась. Ну, а что им тут, бедным, делать?

— И как вам не стыдно, Инна Петровна?! — давлюсь хохотом. — Как-никак семидесятая годовщина Великого Октября на носу! А вы в годах путаетесь!

— Ты попаясничай мне тут ещё! Умник!

— Простите… — виновато опускаю взгляд, — я только хотел спросить… А где Марфа Рюриковна? Тридцать первое… сегодня ведь её смена?

— Марфа Рюриковна приболела, — тётка тяжело вздыхает, — сами понимаете, давление, возраст…

Нет, она точно чокнутая. Это у Марфы-то возраст?! Как-то не замечал раньше.

Пряча ухмылку, плетусь за стол.

В огромном зале, кроме меня, всего один посетитель. Немного поодаль устроился какой-то хмырь с подшивкой газет. Ещё один представитель болотной нечисти. Выглядит так, будто только что с торжественного пленума. Костюмчик, ботиночки — всё импортное, даже запонки вместо пуговиц. Ответственный товарищ, иными словами. Должно быть, какой-нибудь лектор из ленполитпросвета. Вот уж кто точно бывал в Венеции! Шляются по заграницам, а потом слесарей и доярок социализму учат. Мрази! И газетёнка ему под стать — «Вечерний Ленинград» — главный оплот антиперестроечной реакции.

Пытаюсь читать, но сосредоточиться не выходит. Строчки плывут, реальность тончает, дрожит, как кадры старого фильма на экране.