Ветер полощет на крышах совсем другие флаги. Без кумача этот город прожил двести лет и, даст бог, проживёт без него ещё больше. Но для меня он навсегда останется таким, каким его подарила мне Марфа, — тающим в алой дымке городом грёз.
Марфа умерла через пять лет после нашей свадьбы. Умерла у меня на руках.
Я не сказал этого супервизору — боялся, что ей удастся убедить меня вернуться в зал. А потом, когда двойник ушёл, было уже и незачем. Она ведь супервизор, а не психотерапевт. Зачем ей мои тараканы?
Марфа была обречена. Врождённый порок сердца и сейчас-то плохо лечится, а уж тогда, в самый разгар девяностых, шансов не было никаких.
Потом я запил, меня несколько раз вытаскивали из петли — я искал смерти всеми возможными способами, пока не понял наконец, что Марфа мне бы этого не простила.
Не свободу я отнял у своего двойника, я обрёк его на мучительные блуждания по мрачному сырому лабиринту в поисках самого себя.
Но за те несколько лет восторженного счастья можно заплатить и такую цену.
Мы держимся за самое дорогое в нашей жизни — это естественно и понятно. Когда в руках нить Ариадны, нам не страшен ни лабиринт, ни Минотавр. Но мы далеко не сразу понимаем, что нить — это и есть наш лабиринт.
Я понял это давно, но ни о чём не жалею.
От нахлынувших воспоминаний сердце пускается в галоп. Тяжело сглатывая слюну, я приваливаюсь к стене, опускаю взгляд и вижу, как что-то предательски поблёскивает прямо у моих ног.
Что это?! Неужели этот олух посеял свою последнюю «двушку»?!
***
С глухим чавканьем ненасытный автомат заглатывает монету, и почти тут же протяжные гудки сменяются немного удивлённым голосом.
— Алло…
— Алло. Это Марфа?
— Да… А кто это?
— Это Лёва. Не узнала?
— Ой! Привет!
— Я не поздно?
— Нет. А что-то случилось?
— Я был сегодня в библиотеке, и мне сказали, что ты заболела. Вот я и подумал… Может, мне приехать? Может, тебе помощь нужна?
— Заболела?! — она удивлена. — Нет, просто у бабушки сегодня день рождения и я отпросилась. Но ты всё равно приезжай! Я торт испекла!
— А это… удобно?
— Конечно, удобно! Приезжай!
Записываю адрес, кладу трубку. Нужно будет ещё что-нибудь купить по дороге. Может быть, вина? Жаль только, я в винах ничего не понимаю…
***
Сидя на корточках, я тоскливо рассматриваю позеленевшую монету. Она словно бы здесь и пролежала все эти без малого тридцать лет.
Её не снесло ливнем в канализацию, не подобрали прохожие — она каким-то чудом дождалась именно меня.
Неужели всё было напрасно?! Неужели мой юный двойник бредёт теперь совсем другим путём?!
Смятение становится отчаянием, хочется рухнуть на асфальт и умереть прямо здесь.
— Не печальтесь, Лев Александрович, — смутно знакомый голос звучит прямо над ухом, — это другая «двушка».
Подняв голову, я упираюсь взглядом в постаревшее зеркало. Волос седой, лицо покрывают морщины, но слишком уж узнаваема эта улыбка, чтобы спутать её с чем-то ещё.
Он знает, кто я. Я почти сразу понимаю, кто он.
Ветер раскачивает фонари на столбах, и наши тени колышутся в едином ритме. Мы долго стоим и ждём друг от друга первого шага.
Потом он уходит, таинственным призраком тает во тьме, а я так и стою на обветренной набережной, зажав в кулаке изъеденную временем монету.