Квартал Тортилья-Флэт. Гроздья гнева. Жемчужина

Они сбились в кучу на высоком настиле и сидели молчаливые, хмурые. Вода в вагоне поднялась на шесть дюймов и только потом залила шоссе и хлопковое поле по ту сторону дорожной насыпи. Остаток этого дня и всю ночь промокшие насквозь мужчины спали на снятой с петель двери. Мать лежала рядом с Розой Сарона. Она то перешептывалась с ней, то садилась на матраце, в тяжелом раздумье глядя перед собой. Оставшийся от завтрака хлеб был спрятан под одеялом.

Дождь шел теперь с перерывами — короткие шквалы сменялись затишьем. На следующий день утром отец ушел куда-то, прямо по воде, и вернулся с десятком картофелин в кармане. Мать хмуро смотрела, как он выломал несколько досок из внутренней обшивки вагона, разжег печку и зачерпнул воды в котелок. Они ели горячую картошку руками. И когда эта последняя пища была съедена, все сидели молча, не отводя глаз от серой воды, и легли спать только за полночь.

Наступило утро, тревожный сон оборвался сразу. Роза Сарона шепнула что-то матери.

Мать кивнула.

— Да, — сказала она. — Пора. — Потом повернулась к мужчинам, лежавшим на снятой с петель двери. — Мы уходим, — яростно сказала она, — будем искать, где повыше. Вы — хотите оставайтесь, хотите нет, а я заберу с собой Розу и ребятишек и уйду.

— Нельзя отсюда уходить, — слабо запротестовал отец.

— Хорошо. Тогда, может, вы донесете Розу до шоссе и вернетесь обратно? Дождя сейчас нет. Мы уходим.

— Хорошо. Мы тоже пойдем.

Эл сказал:

— Я не пойду, ма.

— Почему?

— Мы с Эгги…

Мать улыбнулась.

— Конечно, Эл, — сказала она. — Оставайся. Присмотришь тут за вещами. Вода спадет, мы вернемся. Скорее, пока нет дождя, — торопила она отца. — Вставай, Роза. Поищем, где посуше.

— Я сама пойду.

— Потом попробуешь, когда выберемся на дорогу. Ну, подставляй спину, па.

Отец спрыгнул в воду и стал там. Мать помогла Розе Сарона слезть и подвела ее к двери. Отец взял ее на руки, поднял как можно выше и, осторожно ступая по глубокой воде, обогнул вагон и пошел к шоссе. Там он спустил ее с рук и обнял за плечи. Дядя Джон шел за ними следом, неся Руфь. Мать соскользнула в воду, и платье вздулось вокруг нее пузырем.

— Уинфилд, садись ко мне на плечи. Эл, вода спадет, мы вернемся. Эл… — Она помолчала. — Если… если придет Том… скажи ему, что мы вернемся. Скажи, чтобы поосторожнее был. Уинфилд, садись на плечи… вот так. Не болтай ногами.

Пошатываясь из стороны в сторону, она пошла по глубокой — по грудь — воде. Мужчины помогли ей взобраться на дорожную насыпь и приняли от нее Уинфилда.

Они стояли на шоссе, глядя назад, на красные квадраты товарных вагонов, на грузовики и легковые машины, залитые медленно колыхавшейся водой. И дождь пошел снова, но легкий, моросящий.

— Пойдемте, — сказала мать. — Роза, ты сможешь идти сама?

— Голова немного кружится, — ответила Роза Сарона. — И такая ломота во всем теле, будто меня избили.

Отец жалобно протянул:

— Пойдем, — а куда пойдем?

— Не знаю. Ну, пошли. Помоги Розе. — Мать взяла ее под правую руку, отец под левую. — Поищем сухое место. Что же делать? Вы второй день ходите во всем мокром.

Они медленно двинулись дальше. Они слышали, как несется вода в речке вдоль дороги. Руфь и Уинфилд шагали впереди, разбрызгивая лужи. Небо потемнело, дождь хлынул сильнее. Движения на шоссе не было.

— Надо торопиться, — сказала мать. — Если Роза у нас промокнет, просто не знаю, что с ней будет.

— А куда нам торопиться, этого ты не сказала, — язвительно заметил отец.

Дорога свернула в сторону, следуя излучине речки. Мать окинула взглядом залитое водой поле. Далеко впереди, немного левее, на невысоком холме стоял потемневший от дождя сарай.

— Смотрите! — сказала мать. — Смотрите! Там, наверно, сухо. Пойдемте туда, переждем дождь.

Отец вздохнул.

— Как бы хозяева не выгнали.

Впереди у дороги Руфь приметила красное пятнышко. Она кинулась туда. Жалкий кустик дикой герани, на нем единственный цветок, побитый дождем. Руфь сорвала его. Она бережно отделила один лепесток от венчика и прилепила его себе на нос. Уинфилд подбежал к ней.

— А мне дашь? — спросил он.

— Ну уж нет, сэр! Это мое. Я сама нашла. — Она прилепила — теперь уже на лоб — еще один красный лепесток, похожий на ярко-красное сердце.

— Руфь! Дай мне! Ну дай! — Уинфилд хотел вырвать у нее цветок, но промахнулся, и Руфь ударила его по лицу. Он застыл на месте от неожиданности, потом губы у него дрогнули, из глаз полились слезы.

В это время подошли остальные.

— Ну, что такое? — спросила мать. — Что такое?

— Он хотел отнять мой цветок.

Уинфилд проговорил сквозь слезы:

— Мне только один… я тоже хочу на нос.

— Дай ему, Руфь.

— Пусть сам найдет. Это мое.

— Руфь! Дай ему лепесток.

Руфь почувствовала угрозу в словах матери и решила переменить тактику.

— Ну ладно, — сказала она добреньким голосом. — Я сама тебе прилеплю. — Старшие пошли дальше. Уинфилд вытянул шею. Руфь лизнула лепесток и больно пришлепнула его к носу Уинфилда. — Ах ты сволочь! — тихо сказала она. Уинфилд потрогал лепесток и прижал его плотнее. Они побежали догонять старших. Руфь уже потеряла всякий интерес к своей находке. — Вот, — сказала она, — возьми еще. Прилепи на лоб.