Квартал Тортилья-Флэт. Гроздья гнева. Жемчужина

— Если б Конни не ушел, мы бы теперь жили в своем домике, он бы учился. И молоко бы покупали. И ребенок родился бы здоровый. А теперь какой он будет? Мне надо пить молоко. — Она сунула руку в карман передника и положила что-то в рот.

Мать спросила:

— Что ты грызешь? Покажи.

— Ничего.

— Покажи, что это у тебя?

— Ну, известка. Я нашла большой кусок.

— Это все равно что землю есть.

— А меня тянет на нее.

Мать долго молчала. Она разгладила руками платье на коленях.

— Это бывает, — сказала она наконец. — Я раз съела кусок угля, когда была беременная. Большой кусок угля. Бабка меня отругала. А ты не говори так про ребенка. Ты даже думать об этом не имеешь права.

— Ни мужа. Ни молока.

Мать сказала:

— Будь ты здоровая, я бы тебе всыпала как следует. Пощечину бы залепила. — Она встала и ушла в палатку. И вскоре вышла и, остановившись перед Розой Сарона, протянула руку. — Смотри! — В руке у нее были маленькие золотые серьги. — Это тебе.

Глаза у Розы Сарона повеселели, но она тут же отвела их в сторону.

— У меня уши не проколоты.

— А я сейчас их проколю. — Мать снова ушла в палатку. Она вернулась с картонной коробочкой в руках. Быстро продела в иглу нитку, взяла ее вдвое и завязала несколько узелков. Потом продела нитку во вторую иглу, тоже завязала ее узелками и вынула из коробочки пробку.

— Больно будет. Ой!

Мать подошла к Розе Сарона, сунула пробку ей за ухо и проколола мочку иглой.

Роза Сарона съежилась.

— Колет. Ой, будет больно!

— Больнее не будет.

— Нет, будет.

— Ну, хорошо. Давай сначала посмотрим с другой стороны. — Она подложила пробку ей за ухо и проколола вторую мочку.

— Ой, будет больно!

— Тише, тише, — сказала мать. — Вот и все.

Роза Сарона с удивлением посмотрела на нее. Мать перерезала нитки и протянула в обе мочки по узелку.

— Ну вот, — сказала она. — Теперь будем каждый день протягивать по одному узелку, а через две недели сможешь надеть серьги. Возьми! Это теперь твое. Спрячь их у себя.

Роза Сарона осторожно потрогала уши и посмотрела на капельки крови, оставшиеся на пальцах.

— Совсем не больно. Только чуть укололо.

— Это давно надо было сделать, — сказала мать. Она взглянула дочери в лицо и торжествующе улыбнулась. Ну, кончай с посудой. Ребенок у тебя будет хороший. Я чуть не забыла, — тебе рожать скоро, а уши не проколоты. Ну, теперь не страшно.

— Разве это что-нибудь значит?

— Конечно, — сказала мать. — Конечно, значит.

Эл неторопливо шел к площадке для танцев. Поравнявшись с одной маленькой палаткой, он негромко свистнул и зашагал дальше. Он вышел за черту лагеря и сел на траву.

Красная каемка облаков, собравшихся на западе, потухла, и сердцевина у них стала черная. Эл почесал ноги и поднял голову, глядя в вечернее небо.

Через несколько минут невдалеке показалась девушка — белокурая, хорошенькая, с точеными чертами лица. Она молча села рядом с ним на траву. Эл обнял ее за талию, и его пальцы забрались чуть повыше.

— Не надо, — сказала она. — Щекотно.

— А мы завтра уезжаем, — сказал Эл.

Она испуганно посмотрела на него.

— Завтра? Куда?

— Дальше на север, — небрежно бросил он.

— А мы поженимся?

— Поженимся — когда-нибудь.

— Ты говорил, что совсем скоро! — сердито крикнула она.

— Как скоро, так сейчас.

— Ты же обещал! — Его пальцы забрались еще выше. — Отстань! — крикнула она. — Ты говорил, мы поженимся.

— Ну и поженимся.

— А теперь собрался уезжать?

Эл спросил:

— А чего ты разволновалась? Забеременела, что ли?

— Нет.

Эл рассмеялся.

— Выходит, я даром время терял.

Она вздернула подбородок, вскочила.

— Хорошо, Эл Джоуд! Ты больше ко мне не лезь. Я на тебя и смотреть не стану.

— Брось. Ну что еще выдумала!

— Вообразил о себе бог знает что. Ишь — удалец выискался!

— Ну подожди.

— Думаешь, я буду с тобой гулять? Как бы не так. Будто у меня других нет!

— А ты подожди.

— Убирайся!

Эл вдруг подался вперед, схватил ее за щиколотку и рванул к себе. Она упала, он обнял ее и зажал ей рукой злобно кривившийся рот. Она пыталась укусить его, но он сдержал ее другой рукой, а ладонь выгнул чашечкой. И через минуту она затихла, а еще через минуту они уже смеялись, лежа в сухой траве.

— Мы скоро вернемся, — сказал Эл. — Я привезу много денег. Поедем с тобой в Голливуд, будем ходить в кино.

Она лежала на спине. Эл нагнулся над ней. Он увидел черные облака, отражавшиеся в ее глазах, и он увидел в ее глазах яркую ночную звезду…

— Поедем на поезде, — сказал Эл.

— А когда это будет? — спросила она.

— Ну, может, через месяц, — ответил он.

Сумерки сгустились; отец и дядя Джон сидели на корточках у крыльца конторы, где собрались и другие главы семейств. Перед глазами у них была ночь и неизвестное будущее. Маленький управляющий в потертом белом костюме стоял, облокотившись на перила крыльца. Лицо у него было усталое, осунувшееся.

Хастон повернулся к нему.

— Вы бы пошли вздремнуть, мистер.

— Да, не мешает. Сегодня ночью в одной палатке у третьего корпуса были роды. Я скоро стану настоящей повивальной бабкой.

— Надо уметь и это, — сказал Хастон. — Женатому человеку все надо уметь.

Отец сказал:

— Мы завтра уезжаем.

— Вот как? Куда же?