Квартал Тортилья-Флэт. Консервный ряд (сборник)

Док работал в заводи с Хейзлом. Хейзл жил в Ночлежном Дворце с Маком и ребятами. С именем у него вышла такая же неразбериха, как потом со всей его жизнью. Бедная мать родила за восемь лет семерых. Хейзл был восьмой, и, когда появился на свет, она не разобралась, какого он пола. Она совсем замоталась, стараясь прокормить и одеть семерых детей, а заодно их отца. Чего она только не перепробовала – делала бумажные цветы, разводила дома грибы, выращивала кроликов на мясо и шкурки, – а муж ее, сидя в кресле, изо всех сил помогал ей то критическим замечанием, то советом. У нее была тетка Хейзл, и она даже управляла страховой конторой. Восьмого ребенка назвали Хейзл, и уж потом до матери дошло, что это мальчик, но она уже освоилась с именем и не стала его менять. Хейзл вырос, четыре года провел в начальной школе, четыре года – в исправительной и ничему не научился. В исправительных школах полагается приобретать порочность и преступные наклонности, но Хейзл учился плохо. Он вышел из исправительной школы, не ведая пороков, как не ведал правил умножения и дробей. Хейзл любил слушать разговор, но ловил не слова, а только тон. Он задавал вопросы не ради ответа, а ради разговора. Ему было двадцать шесть лет, он был темноволосый, миловидный, сильный и покладистый. Частенько он помогал Доку, и неплохо помогал, если только ему втолковать, что от него требуется. Пальцы его крались, как щупальца осьминога, сгребали и удерживали, как анемон. Он не оступался на скользких скалах, и он любил охоту. Док шел в капюшоне и резиновых сапогах, а Хейзл шлепал за ним в джинсах и тапочках. Они собирали морских звезд. Док получил заказ на триста штук.

Хейзл поднял изящную багряную звезду со дна заводи и сунул в почти полный дерюжный мешок.

– Интересно, на кой они нужны, – сказал он.

– Кто? – спросил Док.

– Да звезды эти, – сказал Хейзл. – Вот вы их продаете, бочками отсылаете. Ну, а потом-то что с ними делать? Их ведь не едят.

– Их изучают, – сказал Док терпеливо и вспомнил, что уже сто раз отвечал Хейзлу на этот вопрос. Но Док никак не мог избавиться от одной привычки. Когда ему задавали вопрос, Док думал, что от него ждут ответа. Он судил по себе. Он сам задавал вопросы, только интересуясь ответом, и не мог постигнуть, зачем их еще задавать. Но Хейзл любил слушать и наловчился использовать ответ на один вопрос как трамплин для второго, чтобы не умолкал разговор.

– А чего их изучать? – подхватил Хейзл. – Ведь звезды – они звезды и есть. Их вон мильоны валяются. Хотите, я вам мильон наберу?

Док взял звезд под защиту:

– Это сложные и интересные организмы. А эту партию, кстати, отправляют в Северо-Западный университет.

Хейзлу только того и надо было.

– А что, там морских звезд нету?

– Там нет океана, – сказал Док.

– У! – сказал Хейзл и стал отчаянно искать, к чему бы еще прицепиться. Он терпеть не мог, когда беседа замирала таким образом. Но он зазевался. Пока он раздумывал, что бы спросить, Док сам его спросил. Хейзл терпеть этого не мог, тут ему приходилось рыться в собственном мозгу, а рыться в мозгу у Хейзла было все равно что блуждать по заброшенному музею, где полно экспонатов, а каталога нет. Хейзл ничего не забывал, но не разбирал своих воспоминаний. Все валялось, как рыболовные снасти на дне лодки – крючки, удилища, лесы, затравка, остроги, – в одной куче.

Док спросил:

– Как дела во Дворце?

Хейзл запустил пальцы в черные волосы и вгляделся в хаос своих мыслей.

– Ничего, – сказал он. – Этот малый, ну, Гэй, видно, к нам подастся. Жена его лупит, жуть. Ему плевать, когда он не спит, а она сперва дождется, пока он заснет, и – лупить. Он, понятно, злится. Надо ведь проснуться, чтобы ей пару раз врезать, а как уснет – она опять его лупит. Он совсем не высыпается, и решил, значит, к нам податься.

– Это что-то новое, – сказал Док, – раньше она всегда заявляла на него в полицию и его сажали.

– Э! – сказал Хейзл. – То раньше, еще когда в Салинасе новую тюрьму не построили. Раньше ему тридцать суток давали, и он дождаться не мог, чтоб отпустили. А в новой тюрьме – там радио, и кровати какие, и шериф добрый. Гэй как попадет туда – так ему выходить неохота. Ему там нравится, и жена больше не хочет его сажать. И сообразила лупить его, когда он спит. Он говорит, нервы отказывают. Вы же сами знаете, – правда? – Гэю чего ее бить? Он всегда только из самолюбия ее бил. Жутко, говорит, устал. Наверно, к нам подастся.

Док распрямился. Волны уже бились о мол Большой Заводи. Начинался прилив, и вода уже струйками перехлестывала через скалы. Со стороны буя рвался ветер, из-за мыса несся лай морских львов. Док поправил капюшон.

– Хватит с нас звезд, – сказал он, и потом: – Слушай-ка, Хейзл, я знаю, у тебя на дне мешка шесть или семь мелких абалонов. Если нас остановит инспектор, ты ведь скажешь, что это для меня, да?

– Ну? – сказал Хейзл.

– Послушай-ка, – мягко сказал Док. – Вдруг я получу заказ на абалоны? Инспектор тогда подумает, что я чересчур часто пользуюсь своим разрешением. Еще решит, что я их ем, верно?

– Ну? – сказал Хейзл.