— Всему свой срок, не надо торопиться, не надо отчаиваться, — говорил Алексей. Чашка кофе дымилась у него в руках. — Терпение и смирение. А на многое лучше вообще не отвечать. Оправданная стратегия. Я так поступаю, когда на сайт приходят гневные письма от авторов. Кто пишет, вы мне мало денег заплатили, кто чем-то еще недоволен. И что я делаю? Я просто не отвечаю. Тогда человек начинает думать: наверное, я слишком сильно сказал, не обидел ли я. И молчание продолжается, и тот невольно беспокоится: может, меня вообще будут тут теперь игнорировать? И шлет второе письмо — либо сразу в нем посыпает голову пеплом, либо оно нейтральное. Просто пока ты в состоянии паузы. Ты замолчала, но еще не увидела результата, реакции на свое молчание… Подожди. Лучше помолиться, укрепиться. Тут нужна некоторая нордическая стойкость. Понимаешь, когда на тебя нападают, они ведь тоже раскрываются…
Я присела в кресло напротив и, не дожидаясь движения Алексея, сама заварила кофе. Сквозь ароматный дымок разглядывала его.
— Ты как-то сказала, что не хотела жить в Москве, — продолжал он, — и я помню, что у меня такие же мысли были… И если бы после армии, скажем, поселили меня в деревне, я бы так там и жил. Я уже привык к нагрузкам и не очень хорошо себя чувствовал, если застаивался без физической работы… И я приехал, а тут — никого из прежней жизни, все куда-то делись, да и мне было не так интересно, но дело не в том, а просто не с кем общаться… И я ходил и не понимал, что я тут, и зачем, и что мне дальше делать… И вот тогда я очень хотел уехать. Потому что жить в подобном бреду… Я был на Соловках — косой ветер, колкий снег, прямые, строгие лица. Настоящий монашеский дух. Нет, полки еще не разбиты… И мне казалось, настанет день, и я обязательно уеду.
— Ну да… — Я отставила чашку и не знала, что сказать.
С интересом и — по временам — затопляемая особенным чувством почти неловкости, словно читала свои собственные юные записки, я перелистывала, дивясь мыслям и слогу, дневники и письма солдата — листы, разубранные его мелким почерком. Военная служба однообразна, скучна, грязна, но это настоящая мужская работа, и, имея отвагу заниматься ею, парень креп прямо на глазах, хотя в чем-то оставался наивен. Зато он был обличитель многих пороков своего времени и смело направлял жало своего праведного негодования на окружающую действительность.
«Факультет я выбрал дерзновенный и порой задумываюсь, что же все-таки влечет меня в Москву? Ну подумаешь, столица России, а так настоящий Вавилон. Я вот проходил трое суток по Москве и как-то не очень заметил, что люди тяготеют к каким-то знаниям или открытиям, кроме тех, конечно, открытий, которые от «вожделения плоти». Может, я мало ходил?..»
Эх ты, милый человек.
«Частенько я вспоминаю наш разговор об МГУ и о том, как мне нужно поступить, чтобы быть зачисленным в еще более высокую мечту. Хорошо ведь, что к тому же он находится в главном городе, где благоговейно можно ощутить историческую связь не только столицы, но даже всей страны. Правда, не всех это интересует, старые монастыри и древние обители не изобилуют огромным стечением народа, а ведь Москва — многомиллионный город. Как мне думается, это потому, что сама русская культура не направляет своего взора на изобилие плоти. Раньше русское искусство как бы осознавало себя в союзе с Церковью, которая и дарила ему эту культуру из себя. И само оно указывало не на здоровые и крепкие мышцы, одетые богатым убранством. Но венец всего — глаза святых на иконах, из коих проникает в наш мир огонек и надежда. Всю историю Россия претерпевала различные страдания, участвуя во всех главных войнах, и ей некогда было заботиться об излишних удобствах».