Квартет

— Не судимы будете? — понимающе усмехнулся Иуда. — Вздор. Обман слабых. Все будут судимы. Особенно те, кто не умел судить, когда требовалось.

— Во всяком случае, ты мне не брат. И не отец.

— Иисус признавал меня своим братом, — твердо сказал Иуда. — Для него я был хорош. Так кто ты такая, если он не бросил мне ни слова упрека?

Иуда подошел к подоконнику, сгреб пачку сигарет. Спичка дрогнула у него в руке. Кое-как прикурил от следующей, чиркнув ею о грязно-серого картона коробок с профилем А. С. Пушкина и надписью «200 лет».

— В каком аду ты пристрастился к курению?

— В здешнем, — отрывисто ответил он.

— Ты быстро обживаешь эпоху, — съязвила я.

Иуда заговорил горячим шепотом:

— Каждое мгновение каждого часа, любого дня или ночи, сотни лет напролет. Они все знают. Они все видят. Они ничего не поняли из того, что он им говорил! Нет, это не он, а я принял грехи ваши. Это я несу их на себе. Это я распят, стражду и каждодневно приемлю казнь. Без вознесения. Спрашивается, кто страстотерпец и мученик?

В сознание пробился высокий повелительный голос:

— Девочки, пора!.. Вставайте, заправляйте кровати!

Я застонала, уже поняв, куда проснусь. Лежа на больничной койке, я судорожно сжимала руками край одеяла.

На том берегу Стикса

Мне было тускло. Вокруг бродили женщины-тени, забывшие свои имена. Они не помнили даже, какой на дворе год. Хотя, в сущности, даты, имена — зачем это надо? Зачем нам привязки к условностям, как говорил Лукоморьев.

— Люди счастливы и свободны, — проповедовала одна здешняя обитательница в халате, который, как ни был бесформен, от долгого ношения все же притерся к фигуре. — Сейчас, в эту самую минуту, все люди играют на траве, подобно детям. Люди любят друг друга!

Вокруг нее толпились и слушали с открытыми ртами, пускали слюни.

— Трава вырастет еще только месяца через полтора, — подала я голос из своего кресла.

— А до этого ее вообще никогда не было? — доверчиво спросила одна слушательница.

Я безнадежно махнула рукой. Несанкционированный митинг распался, они опять заходили вокруг да около.

В единственном, ненастроенном и в принципе ненастраиваемом телевизоре мелькали смутные картинки. Одного этого ящика довольно, чтобы свести с ума самого здравомыслящего человека. Я хотела бы читать, но в той библиотеке, что была здесь к моим услугам, выбор невелик. Несколько книжек с недостающими листами. Тут и парочка каких-то суперобложечных детективов — видно, чтобы вернуть ощущение реальности. И Молитвослов, чтобы это самое ощущение реальности не возвращалось. И психиатрическая литература для окончательного «отъезжания».

От нечего делать я смотрела в сумрачный, туманный телевизор и ловила себя на мысли, что те люди, за оградой, живут наоборот. Вот здесь вокруг меня нормальные: их обидят — они плачут, их порадуют — улыбаются.

И тут меня навестил Лукоморьев.

— Ну и как вам болеется? — поинтересовался он.

— Не больна, — пояснила я.

— Но по-прежнему упорны в своих принципах. Принципы и есть болезнь. Любые. Думаете, люди делятся на партии по убеждениям? Увы, дорогая — по диагнозам. Они не верят, не видят, что больны. Они почитают себя единственно здоровыми. А вы… Поймите, вы в фаворе у старушки Фортуны.

— Фортуна — плебейское божество, — огрызнулась я.

— Любой на вашем месте, — пропустил мимо ушей он, — ни минуты не стал бы колебаться в выборе между так называемой обыкновенной жизнью и так называемым адом. Только в аду люди способны постичь истинное блаженство. Я, простите, не мог сдержать своего любопытства и предложил вашим друзьям одну задачку.

— Друзьям?

— Ну тем, с вашей работы. Самая невинная задачка, уверяю вас. Известный тест — три желания.

— С каких это пор вы взяли на себя роль золотой рыбки?

— Как только вы прекратите разыгрывать из себя мученицу, — внезапно посерьезнел Баркаял, — я сразу откажусь от всех ролей.

— Ну и вы выполнили их желания?

— Я что, похож на идиота? Планету разнесло бы на куски. Они все хотели мирового господства.

— Не может быть, — я покачала головой. — Вы что-то путаете, рыцарь. Эти люди вовсе не амбициозны.

— Ха, сеньора, — ответствовал он. — Я же имел дело не с теми, кого в них видите вы, и не с теми, кого они сами в себе видят. С теми, кто они есть на самом деле.

— Но послушайте, — в раздражении проговорила я, — почему бы вам не иметь дело и с той, кем являюсь в действительности я? Как знать, может, она тоже хочет мирового господства. С ней-то вы бы договорились.

Он изменился в лице. Я снова увидела ангельскую печаль сквозь бесовские, плутовские черты.

— Для того, чтобы иметь дело с истинной вами, я слишком люблю вас, — просто ответил он.

И я вспомнила…

Он сошел с небес после дождя. В радужном одеянии, по ступеням из облаков. Светило солнце в траве. Я ожидала счастья, но не верила ему и потому играла словами. Он ушел. Вереница черных теней тащилась за ним. Он убил моих детей. Они лежали передо мной бездыханные, светловолосый Той и маленькая Лила. В круговерти перерождений мне не суждено было больше встретиться с ними.

Я вспомнила все.