Квартет

Рождения и смерти, свет и тьму, жар и хлад, ненависть и любовь. Этот вечный поединок двух основ Вселенной.

Последняя ступень каменной лестницы времени.

Перед нами, покуда хватало глаз, расстилалась серая голая равнина — плоскость, пустынная, как воплощенное ничто. Даже трава росла неохотно, была жухлой. Мрачное небо отражало равнину — ни солнца, ни звезд. И ничто не указывало на то, что где-то здесь идет жизнь.

Гном — хранитель музея, с той же рогатой железякой на груди, был несказанно рад встрече.

— Ну а теперь, когда вы проскочили парочку кружков Обыденной Жизни, вас ждет нечто посерьезнее. — Он потер коричневые ладошки. — Люди обленились и не хотят заставлять воображение работать. Уж и не помню, когда я в последний раз видел настоящую геенну огненную, все эти щипцы, жаровни и прочие милые сердцу приспособления!

— На Земле они и по сей день в изобилии, — встрял кот Василий. — Нашел чем удивить.

— Что Земля! — Отмахнулся гном. — Серый, нудный садизм. Ядерные взрывы. Бактериологические войны. Количество, а не качество. Настоящее мастерство начинается там, где художник сам себя ограничивает. В традиционных формах, не перешагивая законы жанра. Ничто и никогда, вы слышите, барышня, не заменит простых стараний, пряного запаха живой крови. Надо идти вглубь, а не в ширину.

Я смотрела на него с интересом.

— Как, по-вашему, щипцы — это самое страшное на века? — кровожадно ухмыльнулась Ингигерда.

— Ну, не самое, — помедлил гном. — Но все же и они колоритны. Видите ли, атмосферу ужаса создает не только и не столько боль, сколько приближение к ней. И атрибуты, которые в сознании связаны с болью.

Баркаял дунул на него, и гном застыл.

— Неужели мне придется пройти через это? — почувствовав себя по-настоящему беспомощной, обратилась я к моим спутникам.

— Скорей всего, вам самой ничто не угрожает, — засомневался Баркаял. — А вот те, кто вызовется сопровождать вас… На них-то все ваши страхи и скажутся. Держите себя в руках. Если ваше воображение разыграется…

— Что вам-то может угрожать? Ведь вы бестелесны?

— Синьорина, все то, что этот дуралей тут наплел, — детский лепет по сравнению с тем, как может мучиться душа, — печально сказал кот. — Ваши первые круги были просты. Вы отвечали лишь за себя. Перед другими совесть ваша была чиста, как простыня, выстиранная тетей Асей.

— Хватит грузить девчонку, — ожил гном. — Так мы идем?

— Вам незачем идти со мной, друзья, — сказала я. — Будет лучше, если я одна.

— Даже вы не вольны выбирать дороги другим, королевна, — склонился Баркаял. — Я иду с вами.

— Мы все идем, — подтвердил клон.

— Для начала — Стикс, — объявил гном тоном уличного зазывалы.

Широкая серая река мгновенно плеснула волной на нашу ступеньку, и я невольно подалась назад.

Мое земное платье обернулось тяжелым черным плащом, лицо почти скрыл капюшон. Я оглянулась на сопровождающих. Баркаял больше не был похож на кривляку Лукоморьева — он смотрел вперед суровым взором и был закован в серебряные латы, а с плеч его струился красный плащ. На плече Ингигерды нахохлилась ворона. Боже, подумала я, типичное американское фэнтези. Хроника Эмбера, да и только.

Небо заклубилось грозными облаками, а по воде шла рябь. Семьдесят семь ветров пронизали открытое пространство, я задрожала от холода. Вода все прибывала, и пришлось отойти на ступеньку выше. Потоп, мелькнуло у меня.

— Не потоп, только не потоп, — умоляюще зашептал Баркаял. — Не надо, придумайте что-нибудь другое.

Я закрыла глаза и подставила лицо ветру. Вода отступила, река снова текла спокойно.

— Стикс — мертвая вода, — сказал кот. — В русских сказках рекомендуется — наберите немного в пузырек.

Я взяла предложенный мне хрустальный флакон и осторожно, чтобы не замочить пальцев, набрала в него воды.

На горизонте появилась черная щепка. Вскоре она оказалась лодкой.

Лодка приближалась, и мне почудилось, что я вижу алый отсвет над нею.

— Черт побери, синьорина, что это вы удумали! — прошипел кот. — Немедленно исключите алые паруса!

Паруса пропали. Теперь это была обыкновенная лодка, из тех, что летом на любом водоеме десятками швартуются у берега. Впрочем, не в пример больше. И выкрашена в угольно-черный цвет. На корме стоял Харон — темная сгорбленная фигура. В лодке сидели гребцы — измученные рабы, закованные в кандалы. По их темным лицам струился пот, смешиваясь с грязью.

— Харону полагается быть одиноким, — деликатно припомнила Ингигерда.

Но я покачала головой. У перевозчика через реку мертвых, по моему разумению, всегда будут рабы-помощники.

— До встречи, любезная барышня, — хихикнул гном и помахал рукой.

Лодка плавно тронулась к горизонту. Обернувшись, я заметила, что лестница ввинчивается в воду. Казалось, во всей Вселенной не осталось ничего, кроме безбрежного разлива серой воды да торжественных облаков, плывущих над нами.

Сырой ветер срывал ослепительно белую пену со свинцовых волн и нес ее ввысь. Я стояла на корме рядом с Хароном и вглядывалась, подобно ему, в рассеянный свет на горизонте. Каково это — тысячелетьями перевозить усталых путников с одного брега на другой? Через реку, что похожа на океан.