Квартет

Проваливаясь куда-то в темноту, я успела увидеть себя посреди высокого зала. В ослепительно белом платье. С ажурным серебряным гребнем в распущенных волосах.

— Ну, что? — с укоризной глядел на меня Василий, а я сидела, разминая затекшие кисти рук. — Допрыгалась?

— Сегодня вроде не время посещений, — проворчала я.

— В церковь ей, видите ли, захотелось! — Он, похоже, всерьез намеревался устроить мне разнос. — И что?

— Заберите меня отсюда, — взмолилась я. — Я все буду делать, как нужно.

— То-то. «Заберите!» Ладно, так и быть, пойдем.

Я встала босыми ногами на холодный пол.

— Слушай меня внимательно, девочка. Сейчас ты подойдешь к нянечке и скажешь: «Отдайте ключи». Она сначала, увы, не отдаст. Но ты требуй. Если не усомнишься, получишь. Вперед!

Я все сделала так, как он велел. Нянечка ударила меня по лицу и швырнула на кровать, пригрозив в случае новых фокусов прибегнуть к вязкам.

— Вы не забыли, сегодня бал, синьорина. — На этот раз возник Лукоморьев.

Я взяла себя в руки. И заложила руки, в которые себя взяла, за голову.

Уставилась в потолок. Через минуту лениво возразила:

— Я не могу идти в таком виде, дурак. К тому же меня отсюда никто не выпустит.

— Синьорина, выпустить вас или не выпустить, равно как впустить или не впустить куда бы то ни было, может лишь один-единственный человек во Вселенной. Этот человек — вы сами…

Он галантно потянулся к моей руке.

Я несильно хлестнула его четками по носу. И только сейчас удивилась — как могли их не отнять в приемном покое?

— Подите вы к черту!

— Охотно, охотно, — раскланялся он. — Однако вы совсем не цените мою заботу. Это я принес вам четки. Знаете, как гласят учебники по этикету, я с удовольствием отправлюсь туда, куда вы меня приглашаете, но — и в этом «но» вся суть — если и вы почтите нас по тому же адресу своим присутствием.

Я смолчала.

— Так — ваше решение?

— Вы довели меня до психушки, — беспредметно возразила я.

— Хозяйка, да ведь вы сами стремились сюда! — развел руками Лукоморьев. — Мы всячески оберегали вас, но разве есть вещи, которые королевна не получит, если захочет?

— Скажите, кто был тот страж перед Историческим?

— Вы не узнали, королевна?

— Никогда прежде его не видела… — Неожиданно для самой себя я добавила: — Баркаял. Так это был…

Лукоморьев-Баркаял привстал, чтобы поклониться.

— Да, синьорина, я был в числе восемнадцати падших.

Теперь он глядел светлым ликом, отмеченным печатью глубокой скорби, с неутоленным честолюбием, темнеющим по внешним углам глаз.

— Я полюбил земную женщину. Нет, это не было возможности выносить. И я ампутировал себе крылья скальпелем любви, выражаясь современным литературным… Полетел туда, то есть сюда, вниз. Я попал в плен ваших нелепых законов. Досель я не знал человеческой лживой морали, тягот сомнений. Я полюбил земную женщину. Но она не любила меня.

— Кто здесь?

— Тс, царевна больна, — робкие голоса доносились откуда-то из угла комнаты.

— А что случилось?

— Она ничего не помнит!

— Да ну?

— Молчать там! — рявкнул Баркаял.

Нянечка безмятежно всхрапывала в своем кресле. Удивительное дело, похоже, никто нас не слышал. Все спали. Кроме Ингигерды, той, что помогала меня вязать, блистающей во тьме своими фосфоресцирующими глазами.

— Вы в обиде на Ингигерду? — устало продолжал тот, кто был ангелом, но пал. — Но если бы не она, женщины не справились бы с вами, и вы, чего доброго, выпрыгнули бы в окошко.

— Нет, я не в обиде.

Я поднялась, скинула ночную сорочку, снова надела ее, уже задом наперед.

В окне больницы сияла луна, в ее бледное лицо тыкались ветви деревьев.

Мне снова послышалось что-то — не то песня, не то стихи. Тонкий детский голос выводил бесхитростные слова, будто доносимые ветром. Они были слишком взрослы для юного голоса.

Боль не больна, потеря беспечальна,
Когда все узнано случайно и нечаянно.
Мне нечего желать. Благословенна
Земная скорбь. Я преклоню колено.
Ты одинок. Сиротство мировое
Прими и ты в покорстве и покое.
Кто безвопросен, тот и безответен —
Блажен.
Кто не любил на этом свете —
Блажен.
Кто не зажмурился покрепче,
Не испугался встреч с бесчеловечным —
Блажен.
Кто и с открытыми глазами
Звал братом недруга —
Пред всеми небесами —
Блажен и свят…

Я увидела вереницы всходивших на холм один за другим людей. А может, то были иные существа. На мгновение оказавшись на самой вершине, каждый начинал путь вниз, по-прежнему глядя в чужую спину. А в его спину неотрывно смотрел уже следующий. Они шли и шли, и не было конца этому шествию.

— Поторопитесь, — прошипел Василий, сминая решетки на окнах, словно они были пластилиновые.