Квартира

Ему тогда очень нравилось общаться с друзьями дяди Яши; особенно нравилось, как тот представляет его друзьям, с каким выражением говорит: «Это мой племянник». В интонации сквозила гордость. Никто, кроме дяди Яши, Фроловым не гордился — да что там, никто и за человека не считал. Он был кем-то вроде неоформленной биомассы, несмышленый, беспутный, одним словом — ребенок; его положено кормить и поучать, но никому бы и в голову не пришло, что внутри у него есть какая-то самость, собственные, никем не навязанные мысли.

Вот еще один кадр. Фролов стоит в коридоре и напряженно вслушивается в разговор на кухне. Из щели в дверном проеме видна материна прямая спина; напротив нее за столом сидит дядя Яша и курит мундштук. Дым сизым облаком поднимается над столом, заволакивая необычно хмурое лицо. Мать выговаривает, что нельзя вести себя так нагло, а дядя Яша явно злится, но ничего не может возразить.

Удивительно, что он все это помнил. Воспоминания годами лежали в темном углу сознания в плотно запечатанной коробочке, и вдруг свет упал в этот угол, крышка коробки распахнулась, и наружу хлынуло черт знает что.

Нет-нет, надо гнать эти мысли. Неважно, в какой момент жизнь повернулась так, как повернулась — главное, что у Фролова, в отличие от Сережи, уже есть семья, и семью никуда не денешь. Это надо иметь в виду. Пожалуй, он чересчур засмотрелся на Сережу. Увлекся, потерял бдительность. Оно и немудрено — Сережа был громкий, шумный и разговаривал с утра до вечера. Часто был ребенком и так же часто не видел берегов. Он не понимал, что существуют тропинки, куда лучше не сворачивать, и темы, которые лучше не затрагивать. Он не знал, куда деть природную энергию, разбрасывал вещи, разводил суету. Здорово готовил, но не умел сделать ничего мужского по дому — ни гвоздя прибить, ни розетку поправить.

В те выходные, которые они провели вместе на даче, Фролов помогал ему чинить крышу и заделывать щели в окнах. Сережа с таким искренним восхищением заявил:

— Вовка, у тебя золотые руки, — и стало даже неловко: ну как он может жить на этом свете, такой неприспособленный в быту белоручка. Как дожил до своих тридцати двух, почему даже не попытался соответствовать ожиданиям.

— Вот смотрю на тебя и думаю: ты, Вовка, современный человек. Столько всего знаешь и умеешь. А во мне все безнадежно устарело… Да-да, не смейся. У меня на этот счет есть теория. Есть такие ребята — гуманисты, они считали, что цивилизация делится на три этапа: древность, Средние века и новое время. И вот мы, Вовка, живем в новое время, которое началось с Возрождения. Мы современники Леонардо и Шекспира с соответствующим представлением об устройстве мира. Нам подавай логичные обоснования, науку, культуру, мораль. Торжество разума! Но главное — нам, людям нового времени, нужна цель. Время у нас устроено линейно, мы движемся из точки А в точку Б, понимаешь?

Фролов согласно промычал.

— И вот ты — ты настоящий человек нового времени, тебе обязательно нужно дойти в точку Б, достигнуть результата. Ты этим результатом меришь счастье.

— Так все живут, — сухо сказал Фролов, запихивая вату в щель оконной рамы.

— Ну-у-у-у, не скажи. Я однажды в студенчестве праздновал Новый год с востоковедами. Они знаешь что говорят? В древних восточных культурах такой одержимости целью нет. Или вот возьмем, к примеру, меня. Я могу идти, никуда не приходя, был бы путь.

Фролов не сдержался:

— А в это время крыша протекает.

Брякнул и тут же заткнулся — испугался, что обидит Сережу. Но Сережу было не так-то просто обидеть.

— Совершенно верно, — согласился он. — В этом-то и проблема бесцельности: когда мало конкретных практических результатов, цивилизация развивается медленно. Если перекладывать то же самое в бытовую жизнь, то концепция порождает бардак.

Сережа помолчал и продолжил:

— Но, знаешь, временами оно и не так плохо. Да, я не силен в том, чтобы наводить порядок. Но зато я не особенно печалюсь, когда порядка нет, цели нет. А у людей нового времени это беда, да? Все чего-то добиваются, куда-то бегут. Дошел до точки, нужна новая, а потом еще и еще. Так и ходят годами. Нет времени насладиться и прочувствовать победу.

— Смотря какая цель, — отозвался Фролов. — Бывают цели, от которых люди становятся счастливыми.

— Например?

— Не знаю. Какой-нибудь статус. Завоевание. Открытие. Свобода.

— А что свобода?

Фролов приблизился к опасной черте, за которой начиналась плотина, отделяющая жизни друг от друга. Он почти физически чувствовал близость этой плотины; слышал, как за границей плещется другая жизнь, грозя вот-вот пролиться на Сережу.

— Ну вот квартира, например, — сказал Фролов, надеясь, что голос звучит небрежно.

— И при чем тут?..

— Ну вот представь, что ты не хозяин в своем доме. Всю жизнь ютишься в чужих комнатах. Тесно везде, люди чужие. Сюда не ходи, туда не смотри, этого не делай. Захотел, извини меня, поссать — изволь отстоять в очереди. Ругаешься с соседями за клочок коридора, за полку в холодильнике, за конфорку на плите. Как твоя мама с дворничихой.

Сережа внимательно слушал, подперев подбородок рукой.