Квартира

— А если ты всю жизнь так прожил? Свой угол — это ж не просто угол. Это место, где ты сам себе хозяин. Когда оно есть, ты можешь наконец-то вздохнуть спокойно. Там никто тебе не указ. И ты никому ничего не должен.

Сережа помолчал, ожидая, что Фролов еще что-то добавит, но Фролов уже иссяк.

— Но ведь… поправь меня, если я ошибаюсь… можно быть свободным даже без крыши над головой.

— Так говорят те, у кого крыша есть.

Сережа нахмурился, размышляя.

— Знаешь, — сказал он, — я вдруг понял, что меня беспокоит. Допустим, не так уж плохо мечтать о чем-то, планировать, идти в точку Б. Плохо, когда точка в далеком будущем — единственное, что занимает ум. Ты когда-нибудь замечал: чем хуже у народа жизнь, тем ярче картины рая? Люди, живущие фантазиями о будущем, живут, в сущности, галлюцинацией. Будущее редко когда удовлетворяет нашим ожиданиям, и по-настоящему мы можем полагаться только на жизнь здесь и сейчас, только на эту секунду. А все, что дальше, можно назвать планированием или целеполаганием, но — если быть с собой честным — это просто попытка успокоить себя ладно скроенной галлюцинацией. А все почему? Да потому что в жизни здесь и сейчас человеку страшно.

— Это все теоретизирование.

— Может быть, — согласился Сережа. — Но чем плоха теория?

— Тем, что это тоже не жизнь, а только мысли о жизни.

В глазах Сережи забрезжил призрак улыбки.

— Вот видишь, — сказал он с ноткой торжества, — ты теперь тоже философствуешь.

— Научился плохому, — пошутил Фролов. Сережа боднул его лбом в плечо.

Потом, поразмыслив, Фролов решил, что это был глупый порыв — изливать Сереже душу. Сережа покивает, повздыхает, изобретет из этого философскую теорию, а что толку. Лучше молчать.

15

Как-то вечером Фролов вернулся с работы и застал странную картину. Он только-только зашел, поздоровался с женой, стащил с плеч мокрый плащ и поставил портфель на пол. Раздался стук в дверь. На пороге стояла соседка Оленька.

— А Лена дома? Ее там к телефону зовут.

Сунув ноги в тапки, Лена выскочила в коридор. Фролов разулся и стряхнул капли с плаща. Пока чистил плащ, заметил пятно на воротнике, нашарил за вешалкой тряпку и долго возился, стирая пятно, затем повесил плащ на вешалку и прислушался к звукам в коридоре.

Все было тихо: ни голосов, ни шорохов. Заинтригованный, он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Пусто. Спустился на первый этаж. Лена сидела на стуле около телефонного автомата. Лицо у нее было отсутствующее. Трубка болталась на весу. От нее к аппарату змеился длинный черный провод.

Первая мысль была: Лене рассказали о Сереже. Фролов оцепенел. Лена подняла голову и посмотрела на него неосмысленным взглядом. Потом кивнула на автомат и сказала:

— Папа умер.

Фролов моргнул и почувствовал, как расслабились плечи.

— А что… что случилось?

— Сердце… сердце, кажется. Тут говорят, — она опять кивнула на автомат, — что скорая не успела.

Вечер скомкался во что-то невнятное. Лена от потрясения двигалась заторможенно, взгляд ее блуждал и перебегал с предмета на предмет. Фролов довел ее до комнаты, перерыл аптечку, но нашел только вату, йод, зеленку да какие-то просроченные таблетки. Он сходил к Оленьке, попросил валерьянку и влил в жену двадцать капель.

В десять вечера явился Ванька; вместе они уложили Лену спать, а потом еще час сидели на кухне. Фролов рассказал сыну то немногое, что сам узнал от Лены: что Михал Иванычу стало плохо после ужина, он схватился за сердце и часто дышал. Тамара Лаврентьевна побежала к соседке вызывать скорую. Когда она вернулась, Михал Иваныч был уже мертв.

Ваня спросил, когда будут похороны. Фролов сказал, что все решится завтра. Потом Ванька ушел спать, а Фролов открыл форточку и закурил. Курение на кухне было строго запрещено, но баба Клава уже спала и не могла сделать ему выговор.

Похороны назначили на третий день; он выпал на пятницу, семнадцатого октября. Эти три дня запомнились Фролову душным и томительным ожиданием, очередями, суетой. Он взял отгул — отчасти для того, чтобы помочь Лене с организацией похорон, отчасти чтобы снять с себя груз вины. Он ничего не чувствовал при мысли о смерти тестя, и казалось, что хлопоты о похоронах как-то оправдывают бесчувствие.

Все три дня Фролов без конца куда-то ездил — то в морг и милицию за документами, то на кладбище — выбирать место и договариваться с могильщиками. Похоронный автобус и шофера выделил профсоюз. Поминки решено было проводить дома. Кто-то должен был приготовить кутью и напечь блинов, но Лена была по уши в делах, а Тамара Лаврентьевна отстранилась от бытовых забот. Смерть мужа возвеличила тещу в собственных глазах; вид у нее был торжественный и скорбный, как у вдовы римского патриция. Так что Фролов позвонил из автомата Ляле — единственному земному и доброму существу, которое смог вспомнить, и попросил помочь с готовкой. Ляля, святая душа, приехала с кастрюлями и сковородками и весь четверг скакала на кухне квартиры Тамары Лаврентьевны, готовя блюда к столу.