Квартирантка с двумя детьми

Но были и непоколебимо верящие, что Трофим пишет левой ногой, ради денег (впрочем, и деньги здесь не последнее дело, как было и для Достоевского, Чехова, Горького, Льва Толстого даже в то время, когда он отказался от денег), что не знаком с чувством вдохновения… Эх, посмотрели бы они, как часто Трофим проводит за этим столом часов по пятнадцать, не поспевая набирать в ноутбуке льющийся откуда-то текст, как боится упустить, не успеть подхватить слово, которое через мгновение исчезнет, канет в чёрную бездну; как идёт потом, шатаясь, на улицу, стараясь сморгнуть с глаз пульсирующий курсор, цепочки слов; как шатается под ним пол, и какое облегчение он испытывает, когда чувствует свою победу. Победу над чем-то, что не давало создать рассказ, роман, повесть, которые колыхались в воздухе, как облако… Попробуйте поймать облако, собрать его, заключить в нужную форму. Попробуйте – легко ли это? Или тучу, сизую, вроде бы плотную, как камень, тучу… Получается?.. У него, Трофима Гущина, получалось. И хоть он не страдал манией величия, но самому себе мог признаться: мало у кого это получалось так же хорошо, так же виртуозно. Кто-то ловил, но помещал в какую-то нелепую форму, кто-то находил восхитительную форму, но заключить в неё ничего не мог. И тут волей-неволей поверишь во вдохновение, в божий дар. Хотя и ремесло важно, воля, терпение. Крепость задницы, в конце концов. Об этой части писательского тела ещё Бальзак, кажется, говорил…

Кабинет удобный. Без лишних вещей. Стол находился у окна, завешенного толстыми шторами. Вдоль стены справа стеллаж с книгами, на левой – портреты любимых писателей… Когда Трофим работал, не видел их, – поднимая глаза от экрана ноутбука, упирался в складки шторы, – но чувствовал слева взгляд тех, кого считал своими учителями. И они словно приглядывали за ним, следили, чтоб не написал какую-нибудь ерундень, помогали, если возникали сложности – случалось, Трофим слышал шёпот…

Это лето планировал провести здесь безвыездно. Утром – писание, потом с детьми на реку, после купания и игр долгое застолье на веранде. Жаренное на мангале мясо, вино, разговоры-воспоминания с Лёсей; иногда пускай бы приезжали друзья, – их есть где поселить на день-другой… Ещё в марте Трофим попросил агентов, чтобы отказывали приглашающим на встречи, книжные фестивали с середины июня до конца августа. «Хочу исчезнуть на время. Нужна пауза».

Интернета в деревне не было, даже мобильники не ловили, поэтому связь с внешним миром можно было прервать очень легко. И не просто так – после полутора лет работы над огромным, сложным романом о судьбе нескольких крестьянских семей в начале сталинской индустриализации хотелось написать сборник светлых и жизнеутверждающих рассказов о сегодняшнем… И сюжеты уже были найдены, и мелодии рассказов играли в голове. Сесть и записать… Но тут обострилась ситуация на Украине, случилось присоединение Крыма, потом волнения на Юго-Западе, в Одессе… В мае полилась уже серьёзная кровь, и примирение между двумя мирами, существовавшими на территории одного государства, вставшими друг против друга, стало, судя по всему, невозможно. В лучшем случае – закрыться глухой стеной и жить отдельно.

От идеи провести лето здесь Трофим не отказался, но на деле всё время мотался из деревни в город, где выходила газета, которую он возглавлял, а то и в Москву на разные ток-шоу, встречи. Вместо рассказов писал статьи, посты, статусы, выставлял свидетельства очевидцев происходящего в Донбассе, рассказы ополченцев, отбивался от брани тех, кому дали прозвище «укропы», «пятая колонна». А брань лилась полноводной рекой, и столько врагов появилось у Трофима, в том числе и из недавних приятелей, что становилось понятно: здесь только Украиной не обойдётся, и не в Украине дело. Главные сражения ещё впереди, и они произойдут здесь, в России. За Россию. Лишь победа на Юго-Западе может сделать эти сражения не чудовищно кровопролитными…

В соседних комнатах топали, возбужденно переговаривались… Размещаются. Осенние каникулы проведут в гнезде… Трофим прислушивался к коротким спорам и тут же доброжелательным словам и улыбался. И повторял про себя: «Жизнь… живут». Зажурчал в батарее антифриз: тепло вытесняло холод.

– Пап, можно? – заглянула дочка.

– Конечно, солнышко, проходи!

– Пап, – она сделала шажок, другой и остановилась, – а ты опять уезжаешь?

– Да, Дашунь, нужно уехать… Но я скоро вернусь. И мы с тобой так поиграем на славу.

– А куда ты едешь?

– Туда, где людям очень плохо сейчас. У них война была, дома поломали, еды у них мало. Надо помочь им…

Дарья помолчала и спросила:

– А мы все вместе поедем куда-нибудь?

– Иди сюда. – Трофим посадил её на колени. – На зимние каникулы поедем. Далеко-о… У нас будет зима, снег, а там – лето. Море теплое…

– Я в Париж хочу, – тихо, будто стесняясь этого желания, сказала дочка.

– Мы ведь были весной.

Этой весной в Париже проходила очередная книжная выставка, и Трофим взял на неё всю семью. Погода была хорошая, времени свободного – много. Поездка удалась.

– А я ещё хочу. На Эльфовую башню…