Квартирная развеска

Настолько старательно, что, наплясавшись, выруливает в небольшой провал в памяти, из которого материализуется в пренеприятнейшую сцену: два молодых придурка бьют его на набережной. Разумеется, он сопротивляется, но их двое, а он пьян, к тому же у них совести нет, а у него имеется, это на уровне подсознания и иногда очень мешает. Он не помнит, каково было начало, как сцепились они в трио, то ли мальчики развлекаются, то ли хотят баксы отнять и попутно куражатся, то ли тренируются, то ли он им ляпнул лишнее. С ним такое случается. Ко всему прочему, у них светло как днем, белая ночь, а у него слепящая мгла, поздно, луны давно болтаются в чужом небе, прохожих нет, надеяться не на что, он уже валяется на асфальте, ему бесконечно больно, он почти смирился с мыслью, что ему каюк, сейчас его убьют.

Выстрел.

Один из парней, вскрикнув, хватается за плечо, падает, светлая куртка в крови, парень с трудом встает, кричит второму: «Сваливаем!» Второй выстрел. Похоже, второму мальчику пуля попортила кисть левой руки. Убегают они, однако, весьма резво.

Колычев по-прежнему лежит на асфальте.

К нему подходит только что сошедшая с горбатого мостика девица в модном прикиде с загорающимися и гаснущими микроскопическими цветными лампионами, с револьверчиком в руке, руки в замысловатых черных перчатках с дырками и в блестках; он разглядывает перчатки.

— А ты, хмырь, что разлегся? — спрашивает мелодическим голосом его спасительница. — Копыта собрался откинуть?

Колычев поднимается. Сперва на четвереньки. Потом, хватаясь за тумбу парапета, принимает вертикаль, прислонившись в тумбе. Вокруг по-прежнему никого. Стреляй не стреляй, никто носа не высунет.

— А если бы ты их застрелила? — спрашивает он.

Голова гудит отчаянно, по скуле течет кровь, губы разбиты, говорить неприятно, дикция никуда не годится.

— Ну, и валялись бы тут, блин, — отвечает она беспечно. — Это даже романтично. Кому они нужны, шваль помоечная. Двумя больше, двумя меньше. Говорила я им: «Отвалите, херувимы, стреляю». Не слушали. Ты идти можешь?

Он демонстрирует свои возможности по части ходьбы, поначалу согнувшись в три погибели, приволакивая ногу.

— Хрен с тобой, — говорит она, пряча дамский револьверчик в фосфоресцирующую сумочку, — я тебя подвезу. Мне судьба бухих да битых по ночам развозить. У меня мазо такое.

— Такое — что?

— Хобби кармическое, блин, харизма с вершок.

Она тащит его по горбатому мостику. На той стороне канала стоит ее шикарный лимузин.

Сойдя с мостика, Колычев резко распрямляется, голова идет кругом, его начинает рвать.

— Да отойди ты в сторону, тухлая кобелина, — кричит она, — ты мне тачку заблюешь!

Они мчатся по безлюдному ночному городу. На каждом повороте его мутит.

— Чего они от тебя хотели, сявки недотыканные? — спрашивает она, тормозя перед Московским вокзалом.

— Не помню. Может, баксы чуяли.

— А у тебя баксы есть?

— Немного.

— По тебе видно, что немного, — фыркает она. — Было бы много, ты бы с трезвыми телохранителями в запой впадал. Ну, и видок у тебя. Жалко, что я их не пристрелила, неудача какая, непруха.

Она вволакивает его в лифт, помогает ему открыть дверь: разбитые пальцы Колычева не слушаются, ключ не повернуть.

— Ну, спасибо тебе, — говорит он в прихожей.

— Спасибом не отделаешься, — смеется она.

— Тебе что, натурой отплатить? Так у меня сейчас приступ импотенции, да и душа не стоит.

— Ладно хамить-то, ты и не умеешь. Спина болит? Почки болят? Тоже мне, натурой. Хрен плейбойский. Нужен ты мне. Вокруг меня знаешь, сколько бугаев? что грязи. Хотя глазки у тебя красивые. Только один заплыл маленько. Не тарухай, очнешься к утру, импотенция рассосется. Сейчас я тебе, фиг с тобой, чайник поставлю, у тебя хваталки с дефектом на данный момент, — и чао, бамбино, сорри. Можешь по утрянке в травму сползать. Проверься.

— Не хочу больше у докторов проверяться, напроверялся.

— Кого посещал? Венеролога? На СПИД кровушку сдавал или на сифилис? Может, у тебя гепатит? Или вульгарный триппер? Признавайся.

— Психиатра посещал.

— Иди ты.

Она разбалтывает растворимый кофий, сбивая его с сахаром, подает ему чашку. Кофе дымится, она пьет за компанию, он ей рассказывает, оттаяв, про другое небо. Она в восторге.

— Я тоже хочу! И ты не можешь мне свою звездную фазенду показать! Как неприкольно! Давай я буду заезжать по ночам, вдруг как-нибудь из твоего окна и я увижу.

— Это не заразно, — говорит он. — И при чем тут окно? Я и из других окон то же самое вижу. За город ездил, там та же картина.

— А психиатр с какого боку?

— Я своей... девушке рассказал, она меня к психиатру сводила.

— Девушке! Подруге жизни! Так и говори: любовнице. Надо же. Сводила. Дитятя нашелся. К психиатру. Козла к козлу. Вообще-то ты мог никому не рассказывать. Зачем? Лови свой кайф сам. Такие глюки задаром — он еще и недоволен.

— Я испугался.

— Чего?

— Ты не понимаешь. Будь ты на моем месте...

— Будь я на твоем месте, я бы только ночи и ждала. Что за прибамбасы, чего ты, собственно, боишься?