Квартирная развеска

Сначала не мог он уснуть, зажег свет, отправился на кухню попить воды. Возвращаясь, окинул взглядом картины. Сияли среднеазиатские фрукты натюрмортов, светились грозди винограда, нежные срезы дынь, утоляющие даже на глаз жажду ломти арбузов, изломы гранатов, плыли облака над сонной рекою, стояли у берегов лодки, загорали люди на крымском пляже, группа восточных женщин (ковровщицы, ткачихи, пряхи, мойры) красили в чанах нитки, развесив цветные пучки, отгородившись ими от выцветшего на солнце золотистого пейзажа, красивая молодая женщина в шелковом с разводами халате смотрела вбок, на шелковое сюзанэ над диванчиком. Тут Хомутов заметил в руке у нее яблоко, которого прежде не замечал. Что-то оно ему напоминало, он еще раз оглядел стену. На одной из картин в дареном натюрморте известного ленинградского живописца лежали россыпью на белой скатерти похожие яблоки. «Все яблоки мира похожи друг на друга, — подумал Хомутов, укладываясь, — все они Евины».

Зеркала наливались лунным светом, дынный аромат поплыл по комнате.

Засыпая, услыхал он приглушенное женское пение, ангельский голос на непонятном языке, сопровождаемый неким смычковым инструментом, то ли альтом, то ли виолончелью.

Внезапно пробудившись, не представляя, сколько проспал, пять минут или пять часов, догадался он, что недолго: отраженные зеркалами солнечные лунные зеркальца светили ему в глаза точно на допросе, как тогда, когда он лег.

Он слышал легкий плеск и шум речной воды, на нескольких картинах изображены были реки. Стенотреском баловались шкафы и стены, похрупывали стекла в рамах наподобие ломающихся в ледоход льдин. Крики вороньей стаи, то ли с улицы, то ли в одной из рам возник вранограй. Скреблись в старом сарае этюда сверху мыши, ультразвук мышеписка ядом вливался в уши. Женский смешок портрета красотки в шелковом халате. Из работы в дальнем левом углу плыл туман, волны тумана в воздухе комнаты. В легкой взвеси тумана, балуясь невесомостью, проплыл по комнате какой-то предмет: корпускула? маленькая шаровая молния, подобная той, что видел он в детстве на сквозняке в деревенском доме? клок космической пыли? шмоток света?

В староладожских курганах этюда центра развески запобрякивали шлемы, наконечники копий, сбруя; ему было известно, что в одном из курганов могила Вещего Олега. Он мог показать в каком.

Летающий предметец пронесся над ним, он почувствовал волну потревоженного воздуха.

Тут из угла с мерзкими воплями: мяу! мяу! — рванул за комнатным летуном огромный черный кот, только красным (это вместо зеленого-то!) глаза в полумгле сверкнули.

«Всё, я рехнулся. Белая горячка. Вот он, бесовский „Солнцедар“».

Тут представилась ему совершенно известной и понятною рецептура рокового напитка, известного на данных широтах с осьмнадцатого столетия: в зелье добавлялись наркотические добавки, жмыхи макогонов, анаша, конопля, клофелинные исторические алхимические аналоги. Ох, посажу я, я посею лен-конопель, лен-конопель, а мы просо вытопчем, вытопчем. Не дожидаясь, пока песенный благодетель журавель начнет лен-конопель клевати и топтати, Хомутов хотел запеть, дабы выгнать благородную птицу с наркоплантации, но провалился в сон словно в глубокий обморок, успев напоследок в мерещащегося кота тапком запустить.

— Ах ты, подлец, паршивец! — услыхал он женский голосок. — Кто ж тебе разрешил, негодяю, развалиться в чужой комнате и дрыхнуть тут как дома?

— Это вы мне? — спросил Хомутов, открывая глаза.

— Это я коту своему, — отвечала стоящая посреди мастерской тоненькая девушка, державшая на руках черного котищу.

От девушки пахло уютной дремотою, земляничным мылом, солнечными волосами. Тут Хомутов сообразил, что перед ним не призрак, призраки не пахнут, и, чтобы не валяться перед дамою, чуть качнувшись, сумел встать, принять вертикаль.

— Я забыл закрыть входную дверь? Ваш кот забежал с лестницы?

— Я соседка, старшая дочь соседей, вошла в дверь на кухне, вы задвижку на ночь не закрыли, кот и явился, полуночник, тут скакать и праздновать мартовское полнолуние. Я не знала, что вы на диване спите. Извините, мы вас разбудили. А вы кто?

— Я знакомый хозяина, его утром «скорая» увезла, он просил меня тут побыть, пока родные из Москвы за ключами приедут.

— Ему совсем было плохо? Он про нас забыл? Да ведь вчера утром нас дома не было... Спите, я пойду, закройте за мной дверь.

Дверь между двумя мансардными квартирами пряталась за длинной, до полу, занавескою.

— Ваш вход парадный, а мы входим с черного.

— Ваши родители художники?

— Нет, папа виолончелист, мама певица. Братцы еще маленькие. Наш дедушка был художник, с вашим художником дружил.

Она исчезала за дверью, он спросил:

— Как вас зовут?

— Оля.

— А кота?

— Мардарий, — отвечала она, улыбка ее осветила полумглу подобно фонарику.

— Подождите, подождите! Хозяин просил меня убрать гюзель, вы не знаете, что это такое?

— Не что, а кто, — отвечала девушка Оля, почесывая загривок угомонившегося кота, — это имя танцовщицы вон с того портрета руки Марии Маврикиевны, красивая Гюзель в пестром шелковом халате.