Квартирная развеска

Теоретически полупроспект был параллелен скрывающемуся за отдаленными жилыми массивами проспекту меридианному, Московскому; но большой вопрос, может ли быть чему-нибудь параллелен меридиан, если все они имеют как минимум две точки схода в лице Северного и Южного полюсов, и вопрос перспективы их, которая не прямая и не обратная, а глобальная, спорен. Именно по этой причине улицы вокруг мередианных проспектов расползаются, все лоскуты пространств их сшиты кое-как, в лучшем случае на живую нитку.

Вечерами, когда тьма, не побеждаемая слабыми огонечками унылых редких фонарей, или туман, щупавший местность, вызывали в воображении романтических беглецов из троллейбусов к парадным своим образы запутавшихся в такелаже заброшенной электростанции пиратских скелетов, остановленных током навеки, с неизвестной целью перебравшихся при жизни через бетонный древний забор, взалкавших, может быть, несуществующих кладов или возжелавших обрести приют в пустующем доме-призраке.

Коробочки пятиэтажек спального района, именовавшиеся «хрущобами» в честь придумавшего их для простых граждан своей загадочной державы премьера Хрущова, стояли в пустотных околотках, созданных милитаристскими нормами застройки, для всех архитекторов обязательными: при атомном ударе они не должны были валиться друг на друга, а надлежало им рухнуть каждому в своем отведенном для того в планировке пространстве. Странен потому был вид местности с птичьего полета, да кому было дело до птиц.

На пустырях, соединявших заплатами околотки, петляли тропы, цвели дикие цветы и сорняки самоопыляющегося самосада русского газона советских лет.

За железной дорогой, в двух шагах, протекал ручей, крошка-река с маленькими лужками, зарослями лютиков, купавки и незабудок. За рекою между нею и сверкающим на западе мередианным предпулковским простором перекликались неслышными волнами эха редкие доты.

Зато из окон верхних этажей последнего дома городского рубежа (уже готового сменить дислокацию, застроиться далее, выставить форпост или аванпост станции метро) видно было восхолмие Пулковского астрономического храма науки, а в бинокль, особенно в военно-полевой, вбирались в око, волновали душу серебристые купола обсерватории. Проспект и сам-то имновался проспектом Космонавтов, чем намекал невольно на космические дали неосваиваемых планет, на инопланетян, НЛО и прочие детали духовной жизни местного разлива. А последняя городская улица, перпендикулярная нашему проспекту, называлась Звездной. На ней находилось кольцо троллейбуса, в ранние утренние часы толпа стремящихся на службу шла на приступ оного, на первой от кольца остановке редкие отчаянные пассажиры могли втиснуться в набитый под завязку салон (у метро «Парк Победы» конгломерат пассажиров редел, а к Сенной площади все сидели в полупустом транспортном средстве, глядели в окна).

Району, состоявшему из честно собравшихся рухнуть по планировочной разнарядке хрущоб и длинных и высоких (по сравнению с ними) восьмиэтажек-кораблей, были не чужды акустические игры в духе лемовского «Соляриса». Белой ночью плач какого-нибудь приболевшего младенчика из рупора приоткрытой балконной двери будил весь околоток трубным гласом, метался над пустырями. Равно как и полуночное пение подвыпившей очередной компании, «слушай, слушай все», как военные трубачи спокон веку имели честь выражаться, и просыпались, и поневоле слушали все. В дни ветров, малых ураганов, осенних наводнений (хотя все реки пребывали на севере, в центре города) воздух наводняли волны звуков, гудело и завывало не только на чердаках и в подвалах, — стонало, металось эхо в дотах, трепетали, отдавая звуки, подавая их ввысь, щиты пустырей, удесятирялся, приближался стук колес проходящих поездов, гудели эоловыми арфами провода заброшенной электростанции. В жаркие дни лета усиливались, царя, повторы несносных гамм, впрочем, обучающихся музыке детей и собственно роялей тут было немного.

Тут не было ни театров, ни библиотек, ни музеев, даже и кинотеатры отсутствовали. Никому не приходило в голову поставить скульптуру, памятник, возвести строение не по номиналу. Из общественных точек наличествовали продуктовые магазины, в промтоварные уже надо было пробираться к мередианному проспекту или в обжитый гигантский микрорайон за железной дорогою. Читали подобно жрецам знаки судьбы: свет фар единственного троллейбуса, направления троп на пустырях, вечера и ночи зеленого призрачного огонька, траектории самолетов, болидов, спутников, предполагаемых НЛО, аэродром был недалеко, неба было много.

Отслеживались весенние внезапные визиты долгожданного человека в белом с серебристой бочкой кваса, бочку на колесах привозил грузовик, отцеплял, оставлял между домами на счастье. Злые языки болтали: не пейте, не пейте квас, в бочке внутри все стены облеплены белыми червями. Все чихали на белых червей, пили с наслаждением — по столько-то копеек маленькая кружечка, столько-то большая. Человек в белом был здешний квасной жрец-благодетель.