Квазар

День заваривался солнечный, даже паркий. По огороду в трусах ходил полковник и поливал из шланга. Было семь утра, мне хотелось мыться из шланга и затем есть местный удивительный творог. Полковник увидел меня и обрызнул из шланга. Вода оказалась поразительно холодной, я зашипел, будто кот.

— Артезианская! — крикнул полковник. — Мне скважину просверлили.

— Бегу в дом! — отозвался я. — Оботрусь!

Когда я вышел снова, уже в легком костюме, полковник кончил поливать. Он смотал шланг и стоял у калитки, железной, сваренной из водопроводных труб. А по улице шли две собаки, один, как вы говорите, типа «крокодильчика», другая была лапатошка, по вашей терминологии. Судя по походке, шерсти, это были очень старые псы.

— Это еще одна наша знаменитость, вроде церквей, — сказал Петрович. — Пойдем-ка завтракать! Будет редиска с маслом, потом творог, потом простокваша и чай с лимоном. Их мне из Москвы жена привозила. (Как все бывшие провинциалы, а полковник был сибиряк, томич, он не уставал повторять «Москва» и явно гордился, что жил в ней.)

— А что за псы?

Завтракая, он рассказывал о псах. О том, что, получив здесь участок под дачу в сорок шестом году, он уже застал этих собак. Они так же ходили вместе, проживали без хозяев, обитая в самом дальнем церковном здании, сохранившемся немного лучше, чем другие. Живут там летом, живут и зимой. Кормятся у столовой, попрошайничают.

По временам не появляются в городке так долго, что можно предположить — браконьерствуют в лесу. Длинный — это он, щетинистая — жена. Так и живут парочкой. Потому многие им дают то кость, то хлеб, что найдется. Награждают, так сказать, за верность друг другу.

По слухам, появились как раз после войны, и вроде бы солдат был с ними, веселый песенник с баяном. Отстал от части. Пел и плясал, пел и плясал, а там его, косенького, взяли за хвост, за крылья, и кинули в другой воинский состав, что проходил через городок с запада на восток.

Вагоны были полны веселящихся солдат. И этот тоже веселился. Но когда поезд тронулся и набирал скорость, солдат свистел и звал собак. Но их на перроне не было. Их нашел здешний лесник, когда, бродя опасливо по лесу и боясь мин, стрелял косачей. Вышел к церкви, и к нему побежали собаки и стали звать за собой. Будь псы без ошейников, он застрелил бы их как одичавших. Но собаки вежливо и культурно звали за собой и увели старичка в церковь и там сели, глядели на него, скулили.

— Хлеба не дам, — сказал старик. — Сами кормитесь, дичиной.

Вот уже пять лет живут здесь псы. Пришли они сюда немолодыми, по-видимому, и вот старятся, немного им остается шкандылять по улицам… Подохнут, и уйдет с ними в землю их тайна. Потому что всех людей зовут они к себе. Их уже за это маленько проучили местные хулиганы. Самому отрубили полхвоста. Ничего, зализал рану.

Его щетинистую подружку шибанули камнем и угодили прямо в глаз. Та окривела, но существует! И люди примечали, что, когда больна одна псина, другая несет ей либо кость, либо хлеба кусок. Заботится. Постепенно разобрались в их супружеской жизни, стали уважать, защищать, подкармливать. Кое-кто даже приводил их к себе домой, то порознь, то обоих сразу. Но псы с упрямством идут обратно.

— К ним еще сходим. Но пока займемся достопримечательностями, — приказывал полковник. — Заглянем и в их церквушку для счета, — малоинтересна. Чего бы им туда отнести? Кажется, кусок колбасы есть, уже заветрился.

У полковника был отличный погреб, который он набивал снегом в марте — апреле. Так он сберегал холод все лето, до осени.

В этом погребе нашелся позабытый, ставший желтым, творог, нашлись щи с громадной костью. Все это, колбаса, творог и говяжья кость, было завернуто в газету. Полковник нес сверток, я же свою отличную трофейную фотокамеру, «двуглавую», как говорят немцы, «Иконту».

А снимать тут было что! Сердце радовалось, до того был пересеченный и погнутый городок, обстраивавшийся после короткого прихода немцев, отлично выставлялись из берез церкви. На одних крест был поломан, в боку другой — пробоина. Но у стоявшей на самом высоком месте все было отремонтировано и даже купол заново позолочен.

Да-а, Русью здесь пахло, старой. И тогда я, как и положено инвалиду, помечтал на ходу, как бы здесь надо было все перестроить, сделать удобным, функционально-красивым. Против церквей я не имел ничего, пусть будут как украшение пейзажа. Потому что с ними мои фотографии должны были выйти просто здорово. Все у меня было: пленка «Агфа», объектив «Тессар», плотный светофильтр.

Сделаю фотоальбом, пришлю полковнику, порадую его.

Такого рода городки, при всей их малости, просто фотографически бесконечны: взгорки, пригорки, милые дворики, оградки, уголки.

Пленка в фотоаппарате кончилась моментально. Перезарядив аппарат, вторую я расходовал осмотрительно, больше выбирал и запоминал, прикидывал, куда, при каком освещении мне приходить, утром или вечером.