Квазар

В избушке звякнуло и стихло. Не в скором времени к нам вышел маленький, прозрачный старичок с бородой — белым веничком. Он мелко и быстро крестился и что-то пришептывал, шевеля подбородком, отчего казалось, что он быстро и мелко жует.

— Не бойся нас, дедушка, — успокаивал я. — Мы по делу.

— Кого господь дарует? — спросил старичок, тараща глаза. Я объяснил. Старичок быстро-быстро закивал бородой. Потом задрал голову и визгливо крикнул:

— Васька!.. Дрыхнешь?

На тонкой шее старичка взбухли синие канатики.

— Васька!.. Вась!..

Сверху донеслось вопросительное:

— Чаво?

— Ах ты, непутевый, непутевый! — кричал старичок. — Чужане явились. Проглядел! Э-эх, пентюх… — и забормотал, укоризненно тряся головой: — Воистину, не надейся на князи и сыны человеческие… Да слазь же, дубина!

Над головами зашуршало, посыпалась хвоя и шишки. Из веток появились босые ступни, и крупный мужик съехал наземь. От него пахло смолой.

Увидев нас, мужик вздрогнул всем телом, словно лошадь, укушенная слепнем. Рука его потянулась к голове и тотчас опустилась. На нас Васька глядел с великим изумлением, выкатив глаза.

— Сейчас вывалятся, — шепнул мне Никола.

Был Васька здоров, как лошадь, но что-то откровенно идиотское проглядывалось в его лице. Старец повел допрос:

— Спал?

— Был грех, — каялся Васька басом. — Без комарей хорошо, воздух чист.

— Чист, чист! Все спишь. Смотри, душу не проспи. Бог, он все видит, все…

— Отче, прости меня! — пробасил мужик и потупился — бородища прикрывала грудь. — Отче, благослови.

— Бог простит, бог благословит, — весьма сухо ответил старец. — Иди, накорми странников-то. Веди в Михайлову избу, во вторую.

Мы пошагали вместе с богобоязненным мужиком. Он ввел нас в ту, нашу избу. Была она темна и приплюснута, метра в два высотой. Не жилье — гроб. На потолке — матица, у дверей — полати. Мы сели за шершавый стол. Васька ушел и через короткое время вернулся с едой: ломтем черного кислого хлеба, мясом и туеском молока. Выловил пальцем из туеска лесную моль, вздохнул и сказал:

— Чашек не дам. Опоганите.

Сел в сторонке и, почесываясь, ворочаясь на скамье, глядел, как едим.

8

Остальные появились в сумерках.

Приплывали семьями на здоровенных лодках, которые и с собаками.

К избам шли по двое, по трое — узкими тропинками.

Несли тяжелые вязанки грубых болотных трав, дрова, щук, похожих на головешки. Несли битую дичь — рябчиков, глухарей, уток. Вели поревывающих коровенок.

Шумели дети, телята, собаки…

На лицах болотных людей темнели жирные мазки дегтя — от гнуса. Мужчины сплошь бородаты и потому кажутся стариками.

Все смотрели на нас неотрывно и, проходя, поворачивали, головы. Одна тетка, засмотревшись, шлепнулась вместе с вязанкой дров. Поднялась, потерла колени — и сердито:

— Принесло леших… Сидят себе, прости господи, как два пня.

Смотрели на нас коровы, смотрели телята. Собаки принюхивались издалека и, зайдя с подветренной стороны, шевелили носами.

Мы тоже смотрели — во все глаза. Голова шла винтом. Казалось — крутят фильм о старом-старом, о том, что ушло и давно сгнило в земле. Сейчас механик щелкнет выключателем, экран погаснет и все станет обычным: городские дома, серые асфальты…

Но захлопали двери, поползли густые дымы, зазвучала человечья речь. На берегу грызлись две собаки, решая какие-то свои дела. Крепко потянуло запахом парного молока и свежего навоза.

К нам подошли ребятишки в длинных, серого холста, рубашках, стали вокруг и запустили грязные пальцы в носы.

— Сахару хотите? — спросил я. Ребятишки брызнули во все стороны.

Так и сидели мы одни.

Медленно наливалась ночь.

На небо лезли звезды.

Вылез и месяц — тонкой и неровной серебристой льдинкой, как в подстывающем ведре.

На мягких крыльях проплывали совы.

Вороньим гнездом чернел дозорный на макушке сосны.

На берегу невидимая выпь, сунув нос в воду, ревела:

— Ву-у-у!.. Бу-у-у!..

— Много их? Ты считал? — спрашиваю Николу.

— Чокнутых-то? Человек тридцать будет, ну и пацаны, конечно… Десять коров, телята… Ты что-нибудь понимаешь в этом? — спрашивает Никола.

— Пока — нет. А ты?

— Я так понимаю — отбились от людей и спрятались сюда. Бывшие преступники.

— Ну, это ты загнул. Это, конечно, староверы. Слыхал я о таких вот деревнях, да не верил. Темный, несчастный народ.

— Несчастный? А чего они прячутся? Чего в болота залезли?

— Секта, быть может, такая. Не знаю.

— То-то же! Хороший человек не будет прятаться, будь спокоен. Мы вот не прячемся. А эти, наверно, всегда таятся… Брезгуют. Чашку им, видишь ли, опоганишь. Слыхал?

Я ковыряю землю каблуком. Никола закурил, и ему легче. Сидит, молчит, пускает дымок и, разглядывая его, организует мысли. Я пытаюсь обдумать все, прикидываю так и этак.

Но разбираться некогда. Поужинав, люди тропками бредут к нам. Идут не спеша, сытно и громко рыгая, плывут в темноте серыми призраками.

А навстречу им с болот ползет туман. Странно, они в чем-то подходят друг к другу, соответствуют, эти худосочные, низенькие, бородатые мужики в длинных рубахах — рыхлые пласты тумана.

Вот собрались вокруг, присели на завалинку, на крыльцо. Сидят, молчат, щупают взглядами.