Квазимодо на шпильках

– Понимаешь, Лампуша, блокада Ленинграда – темная история. Да, большинство населения погибало в мучениях, но кое-кто из имевших доступ к продуктам, лекарствам и керосину сделал состояние. Мысль об обмене ценностей на еду пришла в голову не одной Розе. Лет десять назад дикий скандал разгорелся на выставке, которую устроил в Москве один весьма почтенный и глубокоуважаемый писатель, можно сказать, совесть российского общества. Он вывесил принадлежащую ему коллекцию картин.

Литератор собирал их всю жизнь и имел на самом деле уникальные полотна. В первый день работы экспозиции ничего форсмажорного не случилось, а вот на второй… В залах появилась группа туристов из Израиля, и один из них, бывший наш соотечественник, накинулся на писателя с кулаками, он…

– Узнал в писателе того человека, которому во время блокады отдал за кусок хлеба принадлежащие ему бесценные картины, – предположила я.

– Точно! – воскликнул Вовка. – В те далекие от нас годы «совесть российского народа» не растерялся и перетащил к себе домой целый склад лекарств, просто ограбил аптеку, а потом менял ампулы и таблетки на пейзажи и натюрморты ранних голландцев.

– Зачем же он выставил картины? – искренне удивилась я.

– Наверное, думал, что никого из обобранных в живых не осталось, – скривился Вовка. – А потом, что можно ему вменить? Один вопит: «Картины мои, отдал их этому гаду в блокаду за порошок стрептоцида!» – а другой преспокойно заявляет: «Вранье, полотно куплено еще в 30-е годы, в комиссионке». И еще, люди же сами меняли картины! И Роза не крала, не грабила, отдавала за золото продукты. Она договаривалась с клиентами полюбовно…

– Она гадина, – прошипела я, – воспользовалась тяжелым положением людей…

– С моральной точки зрения – да, – кивнул Вовка, – но с юридической все чисто. Люди сами приносили драгоценности. Обмен совершался добровольно, она ни у кого ничего не отнимала силой. Не нравится вам, что за колечко с изумрудом дают килограмм сахара? Не надо, уходите. Пойми, ей невозможно было бы предъявить никакого обвинения.

– Но это подло! – не успокаивалась я.

Вовка кивнул:

– Да, но не противоречит закону. Впрочем, думается, ты права, безудержную страсть к деньгам Женя получил от матери. Но Розалия Львовна была хозяйственной, аккуратной, великолепно умела считать рубли, и она большую часть своей жизни честно проработала в библиотеке. Женя совсем другой. Деньги горели в его руках, сколько ни дай, все ему мало. Добрая мама, забыв о своем скопидомстве, совала сыночку рубли, но у него был просто непомерный аппетит.

Он мог на субботу и воскресенье отправиться к теплому морю, в Сочи, и раздавать на чай пятидесятирублевые купюры. Ты отдаешь себе отчет, что доперестроечные полсотни – это не нынешние полтинники?

Я кивнула:

– Конечно, на такую сумму можно было питаться недели две в семидесятые годы.

– В конце концов Розалии Львовне надоело выплачивать долги сына, – продолжил Вова, – и она запоздало решила заняться воспитанием балбеса, закрыла денежный кран. Наивная мать полагала, что сыночек возьмется за ум, начнет работать, но он спокойно пошел на преступление.

Розалия Львовна кинулась на помощь сыну. Она мгновенно сумела оформить его брак с Леной.

– Но сама Лена говорила мне, что она никогда не была официальной женой Евгения! – подскочила я.

– Ну, она не захотела с тобой откровенничать, – вздохнул Вовка. – Женя расписался с Леной, будучи под следствием, и официально признал дочь. Она Евгения Евгеньевна Баратянская.

– Но…

– Не перебивай меня, – повысил тон Вовка, – знаю заранее все твои вопросы. Почему Розалия Львовна согласилась на женитьбу? Да ради выгоды для сына. Отцу малолетнего ребенка на суде скостят срок, он быстрее попадет под амнистию. Было еще одно соображение. Это сейчас любая баба может заявиться в колонию, держа в руках справку из ЖЭКа, где указано, что она «вела совместное хозяйство с осужденным», и ее моментально впишут в его учетную карточку в качестве гражданской жены. Следовательно, она получит возможность иметь свидания, привозить передачи.

Но подобное положение вещей пришло к нам уже после обвала социализма, а во времена первой посадки Евгения действовали другие правила. На зону допускались только официальные родственники и посылки принимали лишь от тех, кто мог с документами в руках подтвердить родство. Поэтому Розалия Львовна и приветствовала женитьбу сына, но никаких торжеств, естественно, не устраивали.

Более того, она не сказала о «свадьбе» Семену Кузьмичу. Хитрая Розалия полагала, что после освобождения сыночек, наученный горьким опытом, возьмется за ум, разведется с Леной, найдет себе более достойную невесту и заживет припеваючи.

– И ты еще удивляешься, что у интеллигентного Семена Кузьмича родился бандит! – обозлилась я. – Мать-то у него кто! Настоящая жаба!

Вовка развел руками:

– Из песни слова не выкинешь, это рассказала Лена, к которой после освобождения Жени обратилась свекровь с разговором типа: «Дай развод, ты ему не пара».

– И Лена согласилась?