Квазимодо

Абу-Нацер закурил. Время к семи. Еще часик-полтора и можно двигать. Сзади снова послышалось легкое похрапывание, но вставать было лень, и поэтому он просто наугад швырнул вглубь пещеры камень поувесистее. Раздался полукрик-полувсхлип, и похрапывание смолкло. То-то же… Помощники у Абу-Нацера сменялись часто. Кто в бою погибал, а кого он и сам укладывал, под тяжелую-то руку… Жизнь нервная, иной раз надо на ком-то раздражение выместить, вот и получается ненароком. Жизнь нервная… это ж которая теперь? До скольких досчитал? До пяти? Значит, надо прибавить еще одну-две, скорее все-таки две, чем одну. Первая — когда он чудом уцелел, отсидевшись в подземном укрытии рядом с Тубасом, а вторая — во время рейда в Эйяль. И в обоих случаях он уходил один, покидая своих помощников, жертвуя ими, как ящерица жертвует своим хвостом, оставляя его в руках преследователей.

Он вполголоса выругался. В Эйяле тоже была собака. Не такая сильная, как в Хевроне, до горла не добралась, но тоже потрепала ему немало нервов. Зато в Эйяле он мог пользоваться автоматом, и это, понятное дело, сразу предрешило исход схватки. Правда проклятый пес все же ухитрился навредить — ведь именно из-за него Абу-Нацер не дострелил последнего еврея. Вышло бы пять ихних трупов против двух наших, шахидских — результат просто блестящий. Хотя и четверо против двух — замечательно. Кстати, и пес был какой-то кучерявый, с еврейским профилем, так что вполне можно засчитать его за пятого. Так что все-таки счет пять — два! Ну кто еще приносил такие победы? Да и недостреленный, как сейчас выяснилось, никуда не делся. Велик Аллах! Уж если кому написано на лбу стать твоей добычей, станет рано или поздно.

Хотя… Абу-Нацер вздохнул. Еще неизвестно, как все обернется. Может, и ни к чему ему сейчас этот недостреленный. Да какое «может»… совершенно точно ни к чему!.. Он хлопнул ладонью по колену, чувствуя, как закипает внутри угрюмая ярость. Экая все-таки сволочь этот Зияд! Сказано ведь было ясно: приведи кого-нибудь такого, чтоб хватились его не сразу, чтоб не искали, чтоб дали время спрятать далеко и надежно, короче — чтоб без проблем. И вот тебе на — без проблем! Сука! Ну погоди у меня, пес колченогий… недолго уже осталось… Абу-Нацер еще раз прихлопнул по колену, распаляя себя, баюкая и лелея свою злобу. Она еще пригодится ему этой ночью, ох пригодится…

А ведь какой хороший был план! Собственно, почему «был»? План и остался хорошим, просто теперь он может пойти наперекосяк из-за зиядовой дурости. Абу-Нацер заготовил целый сюжет, длинный, как телевизионный сериал. И сперва все шло точно по плану. Правда, заложник с самого начала повел себя странно — не плакал, не просился домой, даже особо не боялся, а наоборот, при первой же возможности набросился на Абу-Нацера в наивной попытке задушить, а когда парни схватили его за руки и оторвали от своего командира, то безумец все равно продолжал лязгать зубами, как будто норовя вцепиться ему в горло. Пришлось слегка намять пленнику бока, именно слегка, потому что на первых порах он нужен был Абу-Нацеру свеженьким, но и трепка не выбила у парня дурь из башки.

Потом-то все объяснилось, но тогда, в первые дни, Абу-Нацер сильно недоумевал: что за экземпляр такой ему попался? Впрочем, это нисколько не помешало ему заснять первую видеокассету, первую серию запланированной мыльной оперы. Сам же и снимал — в этом фильме все главные должности Абу-Нацер оставил себе. Заложника привязали к тяжелому стулу, сзади повесили подходящие знамена, сбоку встали Махмуд и Хамдан, одетые по последней моде — морды замотаны кафиями, так что даже глаз не видать, на лбу — зеленая лента шахида, в руках — «калач» с примкнутым штыком. Картинка получилась на загляденье. На столик перед заложником положили свежую газету и раскрытое удостоверение личности — все как положено, чтобы знали, что дело идет на полном серьезе, что никакая это не фальшивка, а наоборот, самая что ни на есть настоящая еврейская плоть и кровь, гражданин ядовитого сионистского образования, капля гноя из гадкого нарыва, по нелепому недоразумению вскочившего в мягком подбрюшии великого арабского мира.

Хамдан зачитал по бумажке написанный Абу-Нацером текст. Текст был хороший, цветистый и сильный. Сначала Абу-Нацер бегло перечислял непереносимые страдания арабского народа под пятой жестокого оккупанта. Вообще говоря, эта тема не являлась главной. Страдать в его фильме должен был не арабский народ, а совсем-совсем другой. Поэтому Абу-Нацер быстро перескакивал на главную сюжетную линию — линию мщения и тут уже давал полную волю своему воображению. Он обещал взрывы и землетрясения, вселенские катастрофы и великий потоп. Он призывал громы и молнии, развержение почвы и извержение вулканов. Он рвал и метал, рычал и отрыгивал. Увы, все это, хотя и подкреплялось неминуемой волей Аллаха, относилось к будущему, и поэтому, покончив с перспективой, в последней части своего послания Абу-Нацер переходил к насущной конкретике.