Квинканкс. Том 1

Когда мне было четырнадцать, моя бабушка умерла, срок аренды домика с ее смертью закончился, и я разом лишилась защитницы, дохода и крыши над головой. После того как были улажены дела с ее имуществом и заплачены долги, мне, наследнице по закону, досталось всего-навсего несколько шиллингов.

У меня не было другого выхода, кроме того, о котором уже говорилось: просить о помощи власти прихода. Какие я претерпела обиды и унижения, описывать не стану. Упомяну только, что начальник и кастелянша работного дома были людьми жестокими и невежественными, упивавшимися случайной властью над человеком благородного происхождения.

Не найдя иных средств оттуда выбраться, я послала письмо своему единственному родственнику. Вместо моего деда ответ прислал адвокат, представлявший его имущественные интересы, который сообщил, что дед умер и завещал свое имущество на основание богадельни в его честь. Послав мне десять фунтов, адвокат дал понять, что все дальнейшие ожидания бесполезны.

Поступок этот не только не облегчил мои бедствия, а напротив, усугубил. Совет попечителей над бедными, дабы снять с прихода бремя по моему содержанию, задумал добавить к моим десяти фунтам еще десять и заплатить за то, чтобы меня приняли ученицей к портнихе в Саутгемптоне, куда они и прежде посылали девочек. Я между тем стремилась к большему: мне хотелось отправиться в школу, где я хорошо себя зарекомендовала, и хозяева охотно взялись бы за сниженную плату учить меня профессии преподавателя. Милосердием тут не пахло: они знали, сколько могут взвалить на меня работы в обмен на стол и жилье, какие не осмелились бы предложить даже судомойке. Но и сниженная плата составляла сорок фунтов, и совет отказался добавить недостающее. Видя, какое будущее меня ожидает, я пришла в отчаяние. Я написала… то есть помощь пришла с неожиданной стороны. И таким образом я смогла поступить в учение туда, куда хотела.

Следующие два года я старательно работала, дабы воспользоваться всеми преимуществами, какие могла дать школа. Друзей, если не считать учениц, я не завела, но несчастливыми те времена не были: я открыла в себе способности и любовь к преподаванию, и, поскольку на большее, чем хорошее место учительницы или гувернантки, надеяться было нельзя, мне стало ясно, что я избрала для себя правильный путь.

Глава 38

Когда мое ученичество подошло к концу, собственницы школы предложили мне постоянное место, но без того жалованья, на какое я, при своем таланте и усердии, могла бы рассчитывать. Мы согласились расстаться — для меня это не было большой потерей, так как две сестры, владевшие и управлявшие заведением, были женщины грубые и ограниченные и не вызывали у меня теплых чувств.

И вот я отправилась в Лондон, и в скором времени мне — как я думала — посчастливилось получить место при семействе Момпессонов. Вначале — чтобы не пускаться в подробности — местом моей службы был Лондон, но затем мы с моей воспитанницей были отправлены в загородное имение Момпессонов. Вскоре я полюбила Генриетту, это странное, несчастливое дитя, — полюбила тем больше, что все остальные, включая даже слуг, ее третировали. С моей стороны было бы не совсем правильно с излишней откровенностью распространяться о своих нанимателях, которые к тому же, как ты говоришь, приходятся тебе родней; поэтому скажу только, что чем меньше мне приходилось общаться с сэром Персевалом и леди Момпессон, тем счастливее жилось. В отношении же их сыновей, Дейвида и Тома, ничто не обязывает меня к такой же щепетильности, поэтому не скрою: сравнимые с ними образчики, соответственно, лживого себялюбия и тупой жестокости отыскать трудно. Но я опережаю события; пока мы с Генриеттой были в Хафеме, в начале того лета — всего два года прошло, а можно подумать, целый век! — я была очень счастлива. Если не считать экономку, миссис Пепперкорн, и еще нескольких слуг, мы с нею были одни. Девочка постоянно грустила, но о причинах своей печали (я приписывала ее раннему сиротству) предпочитала молчать и также ни словом не пожаловалась на жестокое обхождение родных.

Мне не понравилось, что ее заставляют носить корсет для спины, я написала об этом ее опекунам, но ничего не добилась. Еще меня встревожили рубцы у Генриетты на руках, хотя откуда они взялись, она не говорила. В те счастливые времена я ни о чем не догадывалась.