Квинтет из Бергамо

— Я попытался бы их найти, узнал бы, не рассказывал ли им Баколи о своих близких, о родных местах... Если бы оказалось, что у него есть мать, я бы ей написал...

— Странный вы все-таки народ, ученые,— покачал головой Кантоньера,— вроде умные люди, а такое иногда говорите! Дался вам этот парень, вы ведь его даже в глаза не видели, слышать о нем не слышали, а теперь вдруг загорелись, будто это ваш родной брат! Что за причуды, ей-Богу...

— Да нет, для людей, привыкших жить скорее прошлым, чем настоящим, это самая обычная вещь.

— Ну что ж! Очень сожалею, синьор профессор, но в таком случае должен вас огорчить: всякий раз, когда ваш Баколи заходил ко мне сюда, он всегда был один, и ни с кем, кроме меня, никогда даже словом не перемолвился. Теперь успокоились?

— Да нет, не сказал бы...

— Очень жалко... Но все равно, давайте-ка сменим тему, как вы считаете, а?..

***

К Гольфолина Тарчинини вернулся только к десяти вечера. Зная, что те собираются в дорогу, он старался пробраться к себе, производя как можно меньше шума. Уже нажимая на рукоятку двери в свою комнату, он вдруг замер, услышав доносившиеся откуда-то странные, словно приглушенные звуки. Ему понадобилось некоторое время, чтобы понять, что эти звуки сильно смахивают на рыдания и что, возможно, в двух шагах от него кто-то безутешно плачет в одиночестве. Будучи человеком по природе жалостливым, Ромео терпеть не мог чужих страданий и всегда спешил их разделить. Поэтому он на цыпочках направился к гостиной, откуда, как ему казалось, неслись эти скорбные звуки. Поколебавшись, стучать или нет, он в конце концов решил, что не стоит, и осторожно открыл дверь.

Там, при тусклом свете затененной огромным абажуром лампы, забившись в уголок дивана горько рыдала Софья Гольфолина.

— Послушайте, синьора... — нежно проговорил, приблизившись к ней, до глубины души взволнованный веронец.

Вздрогнув от неожиданности, молодая женщина подняла голову, вот-вот готовая испуганно закричать.

— Милая донна Софья... — успокаивающе проворковал джульеттин муж, — разве молено быть несчастной в вашем возрасте?..

— Ах, если бы вы знали!..

— Ma che! Я ведь все знаю!

— Вы... — удивленно уставившись на него, пробормотала она, — вы что, действительно все знаете?

Воспользовавшись паузой, Ромео уселся рядом с невесткой донны Клаудии.

— А что же тут знать, милочка, все ведь и так видно!

— Неужели?!

— Конечно, это ведь ясно как Божий день... Наша славная крошка недавно вышла замуж... Повздорила с мужем... И тут же решила, что он ее больше не любит... Что она совершила ужасную ошибку... И что жизнь окончательно не удалась... Милочка моя! Да у каких же молодоженов этого не бывало...

— Нет, синьор профессор, — бросив на него ледяной взгляд, заметила она, — видно, вы так ничего и не поняли.

— Неужели? — замер от удивления несколько огорченный Ромео.

— Марчелло уже давно меня не любит, — добавила она.

— Это вы все себе придумываете...

— Может, и то, что Тереза его любовница, я тоже придумала?

От этого сообщения Тарчинини даже на мгновенье лишился дара речи. Одновременно рассерженный и огорченный. Выходит, эта Тереза строила ему глазки, а сама... Может, она просто над ним издевалась? И он попытался найти всему этому более удобное для себя объяснение.

— А вы, донна Софья, уверены, что...

— Ma che! Это всем давно известно, и никто не находит в этом ничего предосудительного!

— Ну, не надо преувеличивать!

— Неужели вы не поняли, что я здесь для всех чужая? Что меня все просто терпеть не могут? Что мне не доверяют?

— Не доверяют?

Она снова разрыдалась, и веронец инстинктивным жестом обнял молодую женщину за плечи и по-отцовски прижал к себе. Тронутый этим безысходным отчаянием, он почувствовал, что тоже вот-вот прослезится. Он поцеловал еще по-девичьи нежную щеку, бормоча слова утешения.

— Ну, малышка, разве можно так расстраиваться... Я же здесь... рядом... я вам помогу...

Он шептал все, что приходило ему в голову, и Софья, подняв к нему искаженное рыданиями лицо, заикаясь пробормотала:

— Они все меня ненавидят, потому что боятся...

И тут, без всякой задней мысли, просто чтобы показать ей, что она не одинока, Ромео покрепче обнял ее и стал нежно целовать. Она даже не шевельнулась, и веронец, исполненный самых благородных побуждений, повторил попытку. Трудно предсказать, как могли бы дальше развиваться события, и как далеко зашел бы Ромео в своей акции спасения, если бы гостиную вдруг не осветил яркий свет люстры и почти одновременно с этим не раздался ледяной голос:

— А вы, синьор археолог, я вижу, тут даром времени не теряете!

На пороге, в лиловом домашнем платье, испепеляя презрительным взглядом странную парочку, стояла суровая донна Клаудия.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Тарчинини провел одну из самых мучительных в своей жизни минут. Проворно отстранившись от Софьи, он вскочил с дивана.

— Послушайте, синьора... Я вам сейчас все объясню...

— Вы полагаете,— презрительно усмехнулась донна Клаудия,— что здесь еще нужны какие-нибудь объяснения? А тебе, Софья, должно быть стыдно, как ты себя ведешь!