Квинтет из Бергамо

— Кстати о Баколи, должен признаться, никто о нем ровным счетом ничего не знает и, что самое поразительное, похоже, никому совершенно не интересно, кто он такой и откуда появился. Ни Гольфолина, ни Луиджи Кантоньера не смогли мне дагь об этом погибшем юноше никакой хоть мало-мальской вразумительной информации. А хозяин кафе, тот даже не скрывает, что после убийства клиента вообще не желает поддерживать о нем никаких разговоров. Да, чуть не забыл, а вы не находили у него в кармане какого-нибудь ключа?

— Ключа?

— Да, от комнаты. Похоже, перебираясь в лучший мир, он на всякий случай прихватил с собой ключ.

— Я лично обыскивал карманы Баколи. И могу со всей уверенностью утверждать, что никакого ключа там не было.

— В таком случае, кому же он его отдал?

***

Расставшись с Сабацией, Тарчинини уселся в первом попавшемся кафе и принялся сочинять письмо Джульетте, которая, возможно, уже давно считала себя вдовой. Поначалу он взялся за этот труд без всякого вдохновения, потом, мало-помалу увлекаясь, забыл про Бергамо и про дело, которое привело его в этот город, и будто снова оказался в родной Вероне. Фраза за фразой, он все глубже и глубже погружался в прошлое. В ушах звучал смех Джульетты. Раздавались крики детишек. Одной силой воображения Ромео будто перенесся домой, в свое семейство, и посетители кафе, подталкивая друг друга локтями и подмигивая, не могли отвести глаз от этого круглого коротышки, который, подскакивая на стуле, говорил сам с собой и смеялся невесть чему. И только подписавшись: «Навеки влюбленный в тебя Ромео целует твои ноги и мечтает умереть в твоих объятиях», веронец вновь вернулся к действительности. С повлажневшими от слез умиления глазами он огляделся вокруг и сразу заметил, как одни украдкой улыбались, а другие вдруг сразу низко опускали головы. Из всего этого он заключил, что по каким-то непонятным причинам оказался предметом чужих насмешек. И сразу пришел в скверное расположение духа.

Дабы поднять настроение, Ромео решил побаловать себя отменным обедом и отправился на бульвар Витторио Эммануэле, где и провел пару незабываемых часов в ресторане «Манарини», лакомясь всякими фирменными блюдами этого заведения, как-то: редкостного разнообразия закуски, tortellini^[6] alla Manarini, costella alla bergamasca^[7], и запивая все это отличным «Бардолино дель Гарда».

Желая облегчить пищеварение, которое явно нуждалось в дополнительных стимулах, он, несмотря на жару, решил подняться к центру города пешком. Оказавшись на Старой площади и не испытывая особого желания сразу возвращаться в дом Гольфолина, он подумал, а не заняться ли для разнообразия своим расследованием и не пойти ли поболтать с доном Джованни Фано, а вдруг ему случалось сталкиваться с Баколи. По правде говоря, шансов на это было довольно мало, и если веронец и выполнил свое намерение, то в основном ради той успокоительной прохлады, которая царила всегда в церкви Санта Мария Маджоре.

Тарчинини был уже на паперти церкви, как вдруг его словно пригвоздил к месту чей-то резкий окрик:

— Синьор профессор!

Он обернулся и увидел, что за ним вдогонку стремительной походкой, так что даже полы сутаны развевались у ног, мчался тот, кого он желал увидеть — дон Джованни Фано собственной персоной. Почтенный падре был явно чем-то не на шутку рассержен.

— Ах, синьор профессор, а я как раз молил Господа, чтобы он направил меня на ваш путь, и, видно, Господь меня услышал.

— И я тоже хотел с вами поговорить.

— В таком случае следуйте за мной!

Это явно смахивало не на приглашение, а скорей на приказ. Ромео двинулся вслед за святым отцом, ломая себе голову, что бы все это могло значить.

Не успели они войти в ризницу, как дон Джованни тут же повернулся к Тарчинини и воскликнул:

— Ах, синьор профессор, никогда бы не подумал, что вы способны на такое!

— Я не понимаю...

— Ах, вы не понимаете? Вы явились ко мне с рекомендацией глубокоуважаемого синьора Бенджамино Тринко, и я посоветовал вам обратиться к людям, которых высоко ценю за их безупречное благочестие. И они согласились вас приютить!.. Вы понимаете? Они пустили вас под свою крышу!

— Ma che! Можно подумать, падре, будто вы об этом сожалеете, что ли?

— Еще бы мне не сожалеть! Да я никогда себе этого не прощу!

— Объясните толком, святой отец, что произошло.

— А произошло, сын мой, следующее,— выпрямив плечи, мрачно изрек святой отец.— Только что я заходил к Гольфолина, хотел поблагодарить их за вас... И что же я узнаю? Что они — невинные овечки! — рады принять под своей крышей этого симпатичного одинокого профессора. Вы слышите меня? О-ди-но-ко-го!.. А вы на этом же самом месте, в доме Господнем, говорили мне о своей жене!

— Небольшая ложь, святой отец.

— Ах, небольшая ложь? В таком случае вправе ли я поинтересоваться, синьор профессор, зачем эта ложь? Кого вы хотели обмануть и с какой целью?

— С какой целью?

— В доме у Гольфолина есть молодые женщины... Смогу ли я спать спокойно, зная, что сам пустил волка в овчарню?