Кыш и я в Крыму

– Успокойся. Странного действительно произошло более чем достаточно. Но мы иногда не понимаем других людей, не понимаем их поступков, а потом всё очень просто объясняется. Подождём ещё три дня.

– Тебе хорошо. Ты не с нами. А я теперь боюсь любого шороха. Мне не нужен такой отдых! – сказала мама.

– Ирина, тебе нужно убегать от нервного состояния. Каждый день по полчаса, – сказал папа. – Между прочим, у нас в палате тоже напряжённейшая атмосфера, а я не раскаиваюсь.

– Почему напряжённейшая атмосфера? – тут же спросил я.

– Торий и Федя цапаются, как кошка с собакой. Спорят о красоте. Это раз. Затем подозрительно ведут себя Василий Васильевич и Милованов. Между прочим, все они, кроме Тория, мне глубоко симпатичны.

– Расскажи, почему они подозрительно себя ведут? – попросил я.

– Пожалуйста, не забивай ему голову всякими подозрениями, – сказала мама папе. – Он и так вообразил себя сыщиком.

– А проспал всё на свете, – усмехнулся папа. – Даже мой свитер.

Он вдруг посмотрел на часы, снял на наших глазах ботинки и брюки и в той же самой позе, что утром на площадке, поджав под себя ноги по-турецки, сел прямо на пол. При этом он со свистом вдыхал воздух носом, а выдыхал ртом. Папин взгляд был устремлён мимо нас с мамой куда-то вдаль. Потом, снова взглянув на часы, папа неподвижно растянулся на полу. Потом встал около стены на голову, продолжая странно дышать и блаженно улыбаться. Мама, сжав руками щёки, наблюдала за ним.

В этот момент возвратилась домой Анфиса Николаевна. Она ни капли не удивилась, увидев стоявшего вверх ногами папу, и сказала:

– Добрый вечер! Продрогла. Хочется чаю. Покрепче.

– Извините, – сказал папа, встав с головы на ноги.

– Ну что вы! Системой Корнея Викентича меня не удивишь, – ответила наша хозяйка.

После этого, отказавшись пить чай, папа побежал на ужин.

А мы с Анфисой Николаевной ужинали молча и, наверно, думали об одном и том же: что же нас ожидает через три дня, и скорей бы уж они прошли.

Ночью я спал в комнате. Ложиться на улице мама мне категорически запретила. Кошка мирно улеглась на подоконнике, а Кыш под раскладушкой. Он будил меня несколько раз, потому что ворочался всю ночь и повизгивал: конечно, ему снилось, как огромная волна уносит его в открытое море и он идёт ко дну в вечную темноту, всё глубже и дальше от солнца и синего неба.

33

Рано-рано утром Кыш залаял и разбудил меня окончательно. Он просил выпустить его на улицу прогнать кого-то чужого. Я велел Кышу помолчать и дать поспать маме с Анфисой Николаевной и вышел вместе с ним из дома.

– Алёшка!

– Иди сюда! Быстрей!

Я по голосам узнал Севку и Симку. Веры с ними не было.

– Послушай, сможешь днём подежурить вместо Верки? А она сбегает пообедать, – спросил Сева.

– Смогу, – ответил я, даже не поинтересовавшись, где дежурит Вера.

– А мать тебя отпустит? – спросил Симка.

– А почему же не отпустит? – сказал я уверенно.

– Верка лежит в засаде и охраняет Павлика, – объяснил Сева. – Ты примерно в час дня сменишь её. Верке инструктировать тебя будет некогда. Так что учти: если заметишь, как кто-нибудь сделает попытку вырвать у Павлика перо из хвоста, так сразу фотографируй и убегай. У неё там есть «Зоркий» и вспышка. Понял?

– Понял. А бинокль вы мне дадите? – сказал я.

– Насмотришься в другой раз.

– А вы сами куда идёте? – спросил я.

– Не задавай лишних вопросов. Дотошный ты человек, – ответил Сева.

Они ушли. Я проверил заграждение около огурцов. Всё было на месте. И нитки, и оставшиеся два шара.

– Вот так, Кыш, – сказал я, решив убрать шары и нитки. – Зря мы огород городили. Это преступление так и будет нераскрытым.

После завтрака мама сказала Анфисе Николаев-не:

– Прямо не верится, что ночь прошла спокойно. По-моему, если написать в «Юный натуралист», как Кыш подружился с кошкой… честное слово, не поверят!

– Но ведь дружит в зоопарке собачка со львом, – сказал я. – И он её не ест вот уже сколько лет.

– Зоопарк – другое дело. Там, возможно, звери дружат от тоски, – объяснила мама.

Анфиса Николаевна, позавтракав, сказала маме:

– Вы, наверно, пойдёте гулять? А я возьмусь за обед.

– Но ведь у нас есть обед! – удивилась мама. – И борщ, и котлеты с тушёной капустой. Даже кисель есть!

– Я должна приготовить другой обед, – сказала Анфиса Николаевна.

Мама обиженно промолчала и стала собираться. Тогда Анфиса Николаевна обняла её за плечи и успокоила:

– Ирина, вы чудо, а не повариха. Не обижайтесь. Я ничего не могу объяснить, но мне нужно приготовить другой обед. Без тушёного мяса… без киселя… Обед невкусный, но единственно необходимый. И потом, я вас очень прошу: не возвращайтесь до четырёх часов. Ладно?

– Понимаю… понимаю, – сказала мама.

Но я был уверен, что она ничего не понимает так же, как и я, и по дороге на почту спросил:

– Может, она после войны такая… странная?

– Нет. И как тебе не стыдно так думать? Я и сама ничего не понимаю.

– А почему ты сказала, что понимаешь?

– Из чувства такта. Вот почему.

– Что значит «чувство такта»? – спросил я. – Это когда говорят неправду?