Кыся - 2

– Кыся! В России все такие женщины, как Таня?

Я предусмотрительно промолчал. Фон Тифенбах благодарно поцеловал Тане руку, и на этой благостной ноте мы подъехали к "Тантрису"…

В ресторане я не был никогда в жизни. Наша шашлычная на проспекте Науки с ее хозяином и шеф-поваром Суреном Гургеновичем, где я частенько промышлял жратву для себя и для случайных приятельниц-Кошек, конечно, ни в какое сравнение с таким рестораном идти не могла! Как бы там Сурен Гургенович ни тужился…

Один подъезд к "Тантрису" чего стоил! В маленьком дохлом закутке, рядом с широченной и прекрасной Леопольдштрассе – главной улицей Швабинга – одного из самых престижных районов Мюнхена, стояло специально выстроенное здание ресторана "Тантрис" со своей автомобильной стоянкой.

Въезд на стоянку и вход в "Тантрис" был "украшен" группой огромных, величиной в человеческий рост, уродливых цементных чудовищ с крыльями.

Спустя несколько дней, когда мы с Фридрихом вспоминали этот поход в "Тантрис", Фридрих объяснил мне, что это сильно уменьшенные и очень плохо исполненные копии с парижских химер и пифий, стоящих там на соборе Парижской богоматери. И даже показал фотографии этих отвратительных рыл в одной большой книге про Францию.

…То ли полная смена обстановки, то ли неожиданный и резкий переход в другой жизненный ранг, то ли мое неподтвержденное и подозрительное "открытие" Франца Мозера и Явление неясной Тени за его спиной, причудившееся мне сегодня в кабинете фон Тифенбаха, то ли все вместе взятое, помноженное на дикую нервную усталость от напряженно прожитого дня, но к "Тантрису" я уже подъехал в таком взвинченном состоянии, что задние лапы мелко дрожали, уши невольно прижимались к затылку, по спине волнами пробегал холодок, а клыки обнажались сами собой …

А тут эти мерзкие и страшные чудища с крыльями!

В тот момент, когда мы все вышли из машины, из-за этих жутких французских крылатых гадов навстречу нам выскакивает какой-то тип и сдавленным голосом вопит:

– Фон Тифенбах!..

Краем глаза я вижу, как этот тип двумя руками поднимает на уровень своего лица какое-то оружие, что-то сверкает молнией, и я, ослепленный вспышкой и яростью, наугад взвиваюсь навстречу выстрелу, как тогда на автобане – на Алика и его бесшумный пистолет!..

Я лечу вперед всеми четырьмя лапами, с когтями, выпущенными на всю длину, с одной мыслью в воспаленном мозгу: "Не промахнуться!.. И сразу задними лапами – по горлу!.. По горлу!!!"

Но уже в воздухе я натыкаюсь на что-то металлическо-стеклянно-пластмассовое, успеваю передней лапой располосовать этому типу шею, а правой намертво цепляюсь за его одежду…

Эта хреновина, пахнущая не оружием, а чем-то вроде этого, падает на камни, и я одновременно слышу звук разбивающегося стекла, хруст пластмассы, панический визг этого типа, и Танин истошный крик по русски:

– Кыся!!! Отпусти этого идиота!.. Кыся, родненький, не трогай его!..

А у меня в глазах автобан, Водила с пулей в животе, залитый кровью Алик, и его пистолет с глушителем, из которого продолжают сверкать смертоносные вспышки…

Я чувствую, как Таня двумя руками отрывает меня от этого визжащего болвана, и в ту же секунду понимаю, что принял вспышку фотоаппарата за выстрел из пистолета…

Силы меня покидают, и я бессильно повисаю в Таниных руках как мокрая тряпка.

С разных сторон одна за другой следуют еще несколько таких вспышек, но я уже ни на что не реагирую. Даже на то, что фон Тифенбах забирает меня у Тани, гладит меня, прижимает к себе, успокаивает.

А в это время разражается скандал с репортерами, профессор фон Дейн грозится вызвать полицию, а Фридрих еще ласковее прижимает меня к себе и тихо шепчет мне на ухо:

– Успокойся, Кыся… К сожалению, я уже привык к таким сценам. Просто меня еще никто никогда не защищал. Ты – первый… Это из области – "Своих не закладывают…", да, Кыся?

– А черт его знает, из какой это области!.. – я все никак не могу придти в себя.

Потом мы вчетвером сидели в роскошном зале ресторана "Тантрис" и ждали дочь Фридриха и ее мужа. Они опаздывали.

Скандал у входа в ресторан был замят. Фоторепортеры принесли герру Фридриху фон Тифенбаху свои извинения, а фон Тифенбах – свои соболезнования по поводу ранения одного из них и гибели его фотоаппарата. Пострадавший прикладывал к шее носовой платок и с совершенно базарно-торгашескими интонациями твердил, что погибшая камера была почти новая, и что он теперь будет без нее делать, он понятия не имеет…

Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на тысячу марок, тот схватил этот чек так, что сразу стало ясно: его камера стоила раза в три меньше.

За столом я сидел со всеми – на высоком детском стуле. Таким образом я по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если бы там хоть что-нибудь было!

Из-за соседних столиков на меня сначала поглядывали с недоуменным раздражением, а потом узнали Фридриха, и между собой стали тихо говорить про него и про всех нас гадости. Тексты были такие, за которые морду бьют!