Кыся - 2

Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятья, и на глазах всего "Тантриса", прямо на столе, мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан; женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку; а Моника в растерянности шепчет:

– Боже… Что она наделала в моей сумке!..

Гельмут пытается извиниться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять – не повредит ли это ему в дальнейшем?

От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих – нормальные, я бы даже нахально сказал, – наши Люди, – ржут как сумасшедшие!

– Прости меня, папочка, – чуть не плачет Моника. – Она с утра была так возбуждена… Так не хотела оставаться дома…

– Значит, она что-то предчувствовала, – смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах.

– Да, да!.. – кричит мне по-нашему, по-Животному, Дженни. – Я чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно было произойти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с ее идиотом в "Тантрис" – я места себе не находила!.. Мартынчик! Я так счастлива…

Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со стола на мой высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу – сменить скатерть и приборы.

– Я прошу простить нас, Фридрих, – кисло улыбаясь, говорит Гельмут. – Честно говоря, когда я согласился взять Дженни с собой, я рассчитывал оставить ее в вашей машине под присмотром вашего шофера Франца Мозера…

– Но, ты знаешь, папа, Дженни почему-то совершенно его не выносит!.. – удивленно сказала Моника фон Тифенбах-Хартманн.

– Еще бы! – по-нашему сказала мне Дженни. – Я тебе потом кое-что порасскажу про этого гнусного типа!.. Мартынчик, счастье мое, давай смотаемся лучше под стол? А то я чувствую себя как на выставке…

– Подожди. В этом есть элемент некоторой неловкости. В конце концов, Фридрих пригласил сюда всех ради меня… – ответил я ей.

– Я не знаю, как фон Дейну и его подруге, а моим – главное, чтобы папа Фридрих оплатил это приглашение. Мой Хартманн за пфенниг удавится, – сказала Дженни.

На секунду мне показалось, что Фридрих все-все понимает, о чем мы говорим с Дженни! Он так точно ухмыльнулся вслед ее последним словам, что мне даже не по себе стало.

– Ребята! – сказал он нам. – А почему бы вам не побыть вдвоем, раз уж вы так нравитесь друг другу? Спрыгивайте под стол, а я прикажу подать вам туда все, что вы пожелаете.

О, черт возьми! Неужели ему доступна и наша – Животная Волна?! Ведь это совершенно иной способ общения! Ничего себе!.. Такого я еще не встречал ни у Котов, ни у Людей.

В довершении всего я вспомнил точную реакцию Фридриха на мои утренние греховные мысли о Баське Ковальской – "если бы та была Кошкой…", внимательно посмотрел ему в глаза и сказал по-Шелдрейсовски:

– По-моему, ты перешагиваешь грани возможного.

На что он мне МЫСЛЕННО четко и внятно ответил:

– Ты мне льстишь, Кыся! Но слышать это приятно.

Скатерть была длинная, почти до полу, и как только мы с Дженни оказались под столом среди пяти пар ног, Дженни тут же тяжело и часто задышала, брякнулась на пол и предложила немедленно трахнуться!

К моему удивлению, она проявила такую, я бы сказал, агрессивную, настойчивость, что мне ничего не оставалось делать, как поставить Дженни в максимально удобное положение и незамедлительно приступить к сексуально-половым действиям.

… Потом мы из-под скатерти видели еще ноги пять или шести кельнеров, суетившихся вокруг нашего стола, слышали обрывки незначительных разговоров, и за весь вечер были потревожены всего два раза.

Первый, – когда Фридрих нагнулся к нам и спросил, что мы будем есть, и я заказал себе любимый теперь мною "татарский бифштекс", но без приправ. И один из кельнеров еще минут десять пытался выяснить из какого мяса мне его приготовить?

А бедная Дженни получила сверху от Моники заранее принесенную горсточку какого-то сухого дерьма с витаминами, которое хоть и называлось невероятно пышно – "Фолькорнфлокен мит Гемюзе унд Фляйш", – в рот его взять было невозможно.

Поэтому, несмотря на строжайшие запреты есть что-либо кроме этого "Фолькорн…" и так далее, Дженни с аппетитом волкодава стрескала половину моего сырого фарша потрясающей свежести и вкусноты, сказав, что только со мной она познает счастье, как в любви, так и во всем остальном…

Во второй раз Фридрих заглянул под скатерть и предложил мне посмотреть, как подают здесь вино.

– Вылезай, не пожалеешь, – пообещал он мне.

Я позвал Дженни с собой. Но она, точно повторив мои словечки, услышанные от меня еще на корабле, заявила, что все эти "понты" и "примочки" она видела уже сто раз. Это занятие и зрелище для идиотов вроде ее Хозяина – Гельмута Хартманна. Лучше она, Дженни, пока немного передохнет, а вот когда я снова вернусь под стол после того спектакля, который я увижу там наверху, она мне такое расскажет, что у меня шерсть встанет дыбом!..