Кыыс-Хотун

Что делать? Василий Макарович сам хочет, чтобы она вышла замуж, уехала из Кыталыктаха. Значит, она не нужна ему. Нет никого на свете, кто бы помог Нюргуне. Она одна… одна во всем мире! Как это страшно быть одной!

Чьи-то руки мягко взяли ее за плечи и повернули. Нюргуна подняла голову. Это была Аныс.

— Аныс… — прошептала Нюргуна. — Меня выдают замуж! В дальний улус. Меня увезут отсюда!

— А ты не хочешь? Я бы, кажется, от своей каторги — куда угодно. Хоть под лед, — засмеялась Аныс.

— Аныс, не смейся! Неужели и ты меня не поймешь? Я не могу замуж… я люблю… люблю…

Слезы вновь хлынули у нее из глаз.

— Ты опять о том же. Да кого ты любишь, объясни?

— Василия Макаровича.

— Хозяина? — Аныс в ужасе вздрогнула. — А он?

— А он… А он сказал Каменной Женщине выдать меня замуж!

Аныс обняла подружку.

— Дело известное, — рассудительно изрекла она. — Господам только бы посмеяться над бедной девушкой. А потом — с глаз долой.

— Ты меня не так поняла, Аныс!

— Поняла не поняла… теперь уж какая разница. А ты не горюй. Придумаем что-нибудь.

XI

Сегодня ысыах!

Только-только занялось утро, а солнце светит вовсю, как будто и оно радо человеческой радости. В нежной дымке леса, прозрачной весенней зеленью окаймляющие Кыталыктах.

Со всех сторон спешат конные и пешие, богатые и бедные. Ысыах — праздник всеобщий! Как крылья бабочек, трепещут нарядные платья женщин.

Одна Нюргуна в тревоге и тоске, хоть этот ысыах и собирают в ее честь. Не радует ее ни яркое солнце, ни праздничное буйство луговых цветов. То и дело приходит на ум страшная загадка: «Тот, кто делает, не скажет, что делает себе, и тот, для кого делается, тоже не скажет. Что такое?» Отгадка — гроб. Ысыах — гроб для Нюргуны. Его мастерят жестокие руки Каменной Женщины.

Долго гадали они с Аныс, как быть. Наконец придумали уловку. Удастся ли? Тем более что пришлось рассказать обо всем Беке — без его помощи не обойтись.

Правда, он парень надежный, но лучше бы об этом знало поменьше людей. Несколько раз за эти дни к Нюргуне подходил Василий Макарович с таким видом, будто хочет что-то сказать. Но едва Нюргуна, вытянувшись в струнку, поворачивалась к нему, он, печально махнув рукой, удалялся. После таких встреч у Нюргуны долго щемило сердце.

Вот и конец ее вольной жизни. Вряд ли удастся вырваться от стоглазой, старухой Хоборос. Нюргуна обвела взглядом луг. Скоро прощаться с милым раздольем Кыталыктаха. Как-то встретит ее чужая сторона?…

Вдали показалась странная, неуклюжая, высотой с пень, черная фигура. На первый взгляд могло показаться, что это действительно пень — настолько медленно она двигалась. Но Нюргуна знала, что никаких пней на господском лугу не могло быть, и. потому, всмотревшись до рези в глазах, узнала Мастера Морджо. Да, это был он! Он тяжело ковылял на двух палках — грубом подобии костылей. Вчера Нюргуна поделилась с ним своим горем, и вот он спешил, чтобы помочь ей, хотя и не представлял, как это можно сделать.

Нюргуна рванулась ему навстречу, но Бок-код удержала ее за длинное платье.

— Куда? Хочешь, чтоб и тебе и мне попало? — с укором проговорила она. — Хоборос глаз с тебя не велела спускать, а ты при всем народе бежишь к Мастеру!

— Ему же тяжело. Хочу поддержать беднягу.

— Что ты, что ты! Хоборос увидит — беда! Она Морджо богохульником считает, говорит, бог наказал его за то, что вздумал тягаться с господом.

Помнишь пословицу: умный охотник сто медведей убить не мечтает. Девяносто девять на рогатину подымешь, а сотый тебя задавит…

— А Мастер, что он сделал такого, что бог рассердился?

— За день до того, как Морджо с крыши свалился, он, рассказывают, брякнул: «Что дом! Я б и церковь такую отгрохал, что самому всевышнему не снилась!»

— Так что же, на кого бог, на того и люди?

— Тише, тише, глупая! На тетку не сердись. Подумай-ка: что, если жених увидит, как ты калеке плечо подставляешь? Он ведь обидеться может!

— Ну и пусть! Мне только того и надо.

— Не выдумывай! Может, этот парень тебе богом послан.

Нюргуна нежно обняла худые плечи старушки. Так они долго сидели молча, без слов понимая друг друга. Боккое ли не знать, что творится в душе девушки, которая досталась ей десятидневным пискуном, которую кормила из задубевших ладоней целых семнадцать лет? Боится старая за Нюргуну, а что делать? Против воли хозяйки не пойдешь…

— Бабушка, не сердись, если я не выйду за этого заезжего, хорошо?

— О чем ты?

Нюргуна ничего не ответила, лишь слабо улыбнулась.

— Расскажу тебе об одном давнем случае. Было это, когда мне… наверно, как тебе сейчас, лет семнадцать было. Иду я рано утром к коровам… И слышу за березками удивительные звуки. Словно сразу сто хомусов играют.