L

Хочется заснуть и проснуться с новой головой, с промытой самым сильным напором кристально чистой воды душой, с холодным и спокойным сердцем, сосредоточенной, доброй и открытой. «Отнесись к этому, как к гриппу, — шепчет внутренний аналитик, — ты же знаешь, что пройдет время, и с этим самым временем неизбежно пройдет и все остальное». Но как его пережить, переждать? Хочется немедленно сделать монтаж. Большими ножницами аккуратненько подцепить ленту жизни ровно за день до знакомства — чик, стригануть ловко, щелкнуть для пущего бахвальства ножничками, сверкающими на солнце, щелк — еще раз — ровно в день расставания. И волшебный клей, не оставляющий следов, чтобы память, скользящая по этой ленте, не спотыкалась на рубце. А, если оставить кусочек, например, счастливого дня, а их было так много… Нет, начисто! А как же..? Становится жаль.

Нелепая история, ведь по общепринятой логике, если два человека любят друг друга, если в одиночестве они страдают, если каждый день — издевательство над психикой, а ночь — изощренная пытка памяти тела, то почему же они не вместе?

Да по кочану! Потому что эти замечательные двое не умеют ни терпеть, ни сдерживаться. Потому что больше всего на свете они любят свое эго. Или их любовь не настолько сильна? Или они вообще не любят друг друга? Тогда почему же так больно?

Мы встретились. Пять дней непрерывного бегства от. Мы сидели в ее уютной машине и пытались спастись. Темно-синяя ночь, прищурившись, внимательно слушала, недоверчиво покачивая огромными редкими ресницами черных веток. Иногда она закрывала глаза — лунный свет — и ветер, ветер перемен, уносил последние зимние тучи туда, где никто не обратит на них никакого внимания, не будет провожать их так, как я, с мстительной усталостью.

— Возвращайся.

— Не могу.

— Почему? Ты не любишь меня? Не хочешь быть вместе? — Женька знала ответы на оба вопроса, но эти ответы совершенно ничего не решали, ни «люблю», ни «хочу» не были самодостаточны для нас.

— Знаешь, — и тут я начала понимать, что же так меня мучило и донимало все это время с момента нашего почти — расставания. — Помнишь ту ночь, когда я плакала? Ну, последнюю нашу?

— Когда ты меня не разбудила?

— Да, — перед глазами снова возник этот момент: лежу за ее спиной и плачу от… от чего? — Я очень хотела тебя разбудить, мне просто невыносимо, до скручивания души в спираль, хотелось, чтобы ты меня обняла, успокоила… Но я понимала, что, сделав это, ты не вникнешь… Нет, не так! Мне хотелось почувствовать, что мы вместе по-настоящему, глубоко, серьезно. Я знала, что ты, не просыпаясь, повернешься. Погладишь меня. Обнимешь. Но мне хотелось другого. Никакие слова, никакие объятия-поцелуи, никакой секс не дал бы мне это ощущение глубины и единства, неодиночества в тот момент, понимаешь?

— Не совсем, но пытаюсь, — она, действительно, очень внимательно слушала меня, и я, в сотый раз, подумала о том, что это — обидно и нелепо: уйти — чтобы тебя слушали, замолчать, чтобы просили сказать о том, о чем ты так безрезультатно пыталась разговаривать, когда мы еще были не врозь.

— В тебе есть Настоящее, я это знаю, я это видела и вижу. Сейчас, подожди, — перевожу дыхание и пытаюсь собраться с мыслями, но они не слушаются меня, разлетаясь белыми мотыльками в разные стороны. — Я искала в отношениях именно это. Можно спать с поверхностным человеком, дружить даже, можно быть, формально, прекрасной парой, поддерживать друг друга, тусоваться, смотреть телевизор, говорить о работе и обсуждать друзей, варить кофе, жить вместе, но при этом каждый остается абсолютно одиноким.

— Мы… Лил, ты же сама говорила, что мы и так одиноки. Что ты даже любишь свое одиночество.

— Да, но я сейчас поймаю мысль, подожди, — я цепляю сачком одного из мотыльков и продолжаю, — Вот, твои родители, твои бабушки и дедушки… Им же удалось, прожив вместе десятилетия, сохранить потрясающе бережное и уважительное отношение друг к другу.

— Да, — кивает она, нам так проще, на примерах, с картинками.

— И у них тоже были трудности, конфликты, непонимания, увлечения, усталость взаимная. Но, тем не менее, они ценили что-то такое… Главное. Вот наш секс, — перескакиваю я на другой наглядный пример, замечая, как выражение ее глаз становится еще более заинтересованным. — Ведь непонятно, почему он — такой. Ведь дело же не в технике, не в эмоциях, не только в них, да? Ведь мы же были влюблены и раньше — в других. И… Я не знаю, но ведь есть что-то особенное, совершенно другого качества что ли?

— Да, — ее взгляд направлен куда-то вне, как будто она быстро перелистывает свои воспоминания. — У нас такой секс, которого всегда хотелось. Относительно которого все остальное — просто… — она долго подыскивает слово, — пустота после. Когда после секса хочется отвернуться, отодвинуться. Или просто — ничего не хочется. А у нас все не так.