Взялся было за работу, Крейцерову Сонату, не идет. Спать тоже не мог: все думал. Как бы надо поступить? И все не то. Надо думать только о нынешнем часе, чтобы исполнить волю пославшего. Молился, и молитва уяснила. Да, жить, исполняя без конца, без цели, а только по указанному Им направлению. Думал: какое удивительное дело – неуважение детей к родителям и старшим во всех сословиях, повальное! Это важный признак времени; уважение и повиновение из-за страха кончилось, отжило, выступила свобода. И на свободе должно вырасти любовное отношение, включающее в себя все то, что давал страх, но без страха. Так у меня с одной Машей. Боюсь говорить и писать это. Чтобы не сглазить, т. е. не разочароваться…
После обеда сидел дома, пришли 5 гимназистов[63]
, я поговорил с ними недостаточно серьезно… Ходил и думал о молитве, как надо молиться. Лег поздно.Встал позднее. Ходил купаться. Думал: довольно неготовому первых слов молитвы Отче наш, именно: Отче наш иже еси на небеси, да святится имя твое – т. е. сознание того, что свята одна любвь. Это не даром первое прошение: это первое условие божеской жизни. Прежде надо помнить, знать, что свята одна любовь, а потом, уж будучи пропитанным любовью, можно желать пришествия Царства Божия. Только любовью, только любовно можно достигать Царства Божия. Это все равно, что прежде всего надо наточить косу, а потом уж косить. Как я это горьким опытом узнал. Царство Божие не придет, не придет, если не достигать его любовью.
Ходил один за грибами. Молился. Хорошо было на душе.
Если я знаю несомненно, что мне хорошо и все придут, рано или поздно, туда, где я, и вижу, что люди идут прочь туда, где им дурно и будет хуже, как я могу сердиться на них? Одно, что я могу – жалеть. Научи меня, Отец, поступать, как ты: жалеть, делать и ждать. Пришел домой и то, что так ясно и радостно казалось в мыслях, оказалось трудно. Я прилег. Соня пришла и говорит: как мне скучно! Жалко ее, жалко.
Помоги Бог до отъезда[64]
хорошо вести себя – не отчаиваться, а делать любя и ждать, не тревожась.Утром ходил гулять. Молился и думал: Мое недовольство жизнью от того, что я забываю, что я не хозяин, а работник. Чтоб мне было хорошо, мне надо исполнять волю хозяина.
Вижу, разумом вижу, что это так, что нет другой жизни, кроме любви, но не могу вызвать её в себе. Не могу ее вызвать, но зато ненависть, нелюбовь могу вырывать из сердца, даже не вырывать, а сметать с сердца по мере того, как она налетает на него и хочет загрязнить его. Хорошо пока хоть и это, помоги мне, Господи…
Господи любви, помоги мне быть совершенным, как ты. Помоги или возьми меня прочь, уничтожь, переделай из меня что-нибудь не такое поганое, злое, лживое, жадное ко всему дурному и к похоти и к похвале, изгаженное существо – помоги мне или уничтожь совсем. Думал…
В ту самую минуту, как хотел записать, что думал, пришла Соня и стала говорить дурное о Кате и Маше[65]
и прервала меня… Господи разума и любви, помоги мне.Думал: нет спасения, пока не возненавидишь себя, потому что, пока не возненавидишь себя, не полюбишь других.
Записал себе в книжечке так: Верю, что мне поручены и дело Твое и сила Твоя. Дело ж Твое в том, чтобы проявить Тебя в себе и в мире. В одном этом моя жизнь.
Верю, что во мне сила Твоя, данная для исполнения дела Твоего. Дело же Твое в том, чтоб преувеличить силу Твою в себе и во всем мире.
1890 год