Л. Н. Толстой в последний год его жизни

— Да, как же, как же! — воскликнул он. — Я его помню по нашей беседе в парке… Пожалуйста, просите его!

Я сначала сдал Льву Николаевичу свою работу. Он поразился, что я выбрал ему о неравенстве шестьдесят мыслей.

— Я ничего подобного не ожидал! Я только две мысли выбрал пока из «Круга чтения»… Откуда вы выбирали?

Я ответил, что преимущественно из «свода» его мыслей, составляемого Чертковым и Ф. Страховым, а затем из Хельчицкого и особенно Карпентера; кроме того, по одной мысли от Л. Шестова и H. Н. Страхова ^[25].

Снова Лев Николаевич повторил, что хочется ему скорее кончить работу.

Над «доступным» «На каждый день» я работаю с любовью, — говорил он, — а тот(должно быть, предназначавшийся «для нашей братии, интеллигентов». — В. Б.)мне надоел, и хочется скорее пустить его как есть! Пришедший затем Скипетров рассказал Льву Николаевичу о своих переживаниях в прошлую осень, когда в нем совершился переворот в сторону свободнорелигиозного мировоззрения. Между прочим, Скипетров говорил, что отчасти под влиянием его болезни — туберкулеза легких — он испытывает иногда душевные страдания. Кстати, все это он прежде уже говорил мне, и потому я не выходил из комнаты.

— Вот на это я вам скажу, — начал Толстой, — что бывает со мной, в мои восемьдесят два года, и раньше бывало… У меня болит печенка, и оттого многое, что прошло бы незаметно при нормальных условиях, останавливает меня, служит препятствием… Оттого, я думаю, что и у вас было то же, то есть ваши душевные страдания зависели от вашей тяжелой болезни. Вообще физическая сторона в человеке часто оказывает большое влияние на духовную.

— Недавно, — продолжал Лев Николаевич, — я получил большое письмо от заключенного в тюрьму Калачева ^[26], все проникнутое радостным настроением, духовным подъемом… И все так себя там чувствуют. Это понятно. В четырех стенах, в тюрьме, где больше ничего делать не остается, ничто иное невозможно, — духовное сознание пробуждается и растет все больше и больше… Калачев о поселенцах пишет, что один из них говорил: «Ворону гораздо жалчей убить, чем человека, — с нее ничего не возьмешь, а у человека хоть плохая одежда, да на рубль возьмешь»… И вот каторжники, матерщинники, во вшах, а духовному состоянию их прямо завидуешь!

Скипетров заметил, что он все-таки не чувствует себя достаточно укрепившимся в религиозных взглядах, в вере в бога, не уяснил себе всего окончательно.

— Душа моя, — порывисто и горячо воскликнул Лев Николаевич, — да ведь в этом вся жизнь!..

Затем на вопрос Скипетрова о том, признает ли Толстой в науке самостоятельные теоретические вопросы, помимо их прикладного значенйя, как, например, открытия астрономии и т. п., Толстой ответил:

— Я их никогда не отрицал. Я только говорю, что в наше время этот интерес невозможен. Знания должны развиваться равномерно. Между тем в наше время одни из них чрезвычайно вытянуты, удлинены, а другие остаются в зачаточном состоянии. Это уродливо, ненормально… Но в другое время, я не отрицаю, все эти и параллаксы и кометы Галлея будут иметь значение. Об этом скоро выйдет моя переписка со Шмитом, немецким анархистом, хорошим человеком, но, к сожалению, очень ученым. Я отвечаю на его возражения ^[27].

Затем Лев Николаевич поделился с нами своей мыслью о том, что необходимо составить самоучители, — именно самоучители,а не учебники, — по разным отраслям наук для тех людей, которые жаждут знаний, образования и не могут найти его нигде, иначе как и школах, которые только развращают. Люди эти, от которых Лев Николаевич получает ежедневно письма, преимущественно молодые крестьяне, только — только грамотные, окончившие разве лишь низшую школу. В первую очередь необходимы самоучители по языку и математике (арифметике, геометрии), а также по совершенно новому предмету: «Истории нравственного движения человечества». Лев Николаевич уверен, что «Посредник» ^[28]возьмется печатать эти самоучители и получит доход и что они необходимы. Как это ни странно, эта же мысль о точно таких самоучителях приходила уже раньше и мне. Теперь я всей душой посочувствовал идее Льва Николаевича. О них он говорил уже с Буланже. Так как этот последний находился сейчас в Ясной Поляне, Лев Николаевич захотел позвать его. Для этого он несколько раз крепко постучал кулаком в стену у своего столика. Явилась Александра Львовна, которую он и просил вызвать Буланже.

— Павел Александрович, — сказал он, когда тот пришел, — вот эти господа, то есть не господа, а братья, друзья, будут работниками над самоучителями, а вы — главный редактор… ^[29].

И Лев Николаевич вновь развил стою идею о самоучителях.

Потом Буланже стал читать Льву Николаевичу в нашем присутствии свою статью с популярным изложением жизнеописания и учения Будды ^[30]. Лев Николаевич делал замечания и поправки. Потом он пошел принимать ванну, и чтение прервалось. Все мы попрощались со Львом Николаевичем и ушли

26 января.