Л. Н. Толстой в последний год его жизни

Ездил с Львом Николаевичем верхом. Долго, по лесу больше. Как он говорил, проехали верст двадцать.

Между прочим, вот программа всех верховых прогулок Льва Николаевича, от которой он отступает очень редко: выехать на дорогу, затем свернуть с нее в лес или в поле, в лесу пробираться по самым глухим тропинкам, переезжать рвы и заехать таким образом очень далеко; затем заблудиться и, наконец, искать дорогу в Ясную, спрашивая об этом у встречных, плутать, приехать утомленным. Спрашиваешь: «Устали, Лев Николаевич?» — «Нет, ничего», — неопределенным тоном. Или очень определенно, только одно слово: «Устал!»

И сегодня так все именно было. Ответ по возвращении: «Устал!»

Я удостоился сегодня ехать на Дэлире, который опять подкован. Сильная, горячая лошадь, но очень покойная для седока.

28 мая.

Опять поехал с Львом Николаевичем, но не на Дэлире, на котором ехал он сам.

Сегодня немного проедем, — говорил Лев Николаевич. — Впрочем, я говорю — немного, а как поедешь, опять далеко уедешь.

Ездили меньше вчерашнего, — по вычислениям Льва Николаевича — верст двенадцать. Программа та же.

Жаркий день. Зелень, зелень, зелень. Голубое небо.

Лев Николаевич все восхищается.

За обедом шепотом говорит сидящему рядом H. Н. Ге:

— Я думаю, через пятьдесят лет люди будут говорить: представьте, они могли спокойно сидеть и есть, а взрослые люди ходили, прислуживали им, подавали и готовили кушанье!..

— Ты о чем? — спросила Софья Андреевна. — О том, что они подают?

— Да, — и Лев Николаевич повторил то же вслух.

Софья Андреевна стала возражать.

— Да я это только ему сказал, — произнес Лев Николаевич, указывая на Ге. — Я знал, что будут возражения, а я совсем не хочу спорить.

Рассказывал о письме Черткова, в котором он сообщает, что приедет артист Орленев, который хочет посвятить себя устройству народных спектаклей. Очень заинтересован. Говорил, что хотел бы очень написать для Орленева пьесу, но вот — не может.

Говорили о памятнике Гоголю в Москве^[206]. Сергей Львович взялся доказать, что он никуда не годится. Между прочим, он говорит, что Гоголь представлен в памятнике не в полном расцвете сил, как следовало бы, а в период упадка. Расцвет же сил Гоголя — это время написания «Мертвых душ».

— Если бы Гоголь сжег не вторую, а первую часть «Мертвых душ», то ему, наверное, и памятника бы не поставили, — привел Сергей Львович слова, как он сказал, Л. М. Лопатина, профессора философии Московского университета.

H. Н. Ге заявил, что памятник ставился для городской толпы и потому так вычурен, а если б он ставился «для народа», то был бы яснее, понятнее, именно это был бы Гоголь — автор «Мертвых душ».

— А я скажу, — с необыкновенным волнением, какое мне приходилось редко наблюдать в нем, произнес до сих пор молчавший Лев Николаевич, — что народу все эти «Мертвые души» и прочие художественные произведения Гоголя вовсе не нужны. Он скажет: это выдумка, значит, вещь ненужная, забава. А народ знает Гоголя совсем с другой стороны и только это в нем ценит. А все эти выдумки Гоголя ему вовсе не интересны и не нужны!..

Вечером я уехал на новое, вернее — на старое местожительство— в Телятинки.

29 мая.

В Ясной — тяжелая семейная история. Рассказывал ездивший туда Дима Чертков.

Софья Андреевна стала жаловаться Льву Николаевичу, что ей все надоело, что она не может заниматься хозяйством и т. д. Лев Николаевич предложил ей бросить эти скучные занятия, а если в Ясной Поляне нельзя ими не заниматься, то уехать куда‑нибудь. Это обидело Софью Андреевну, и она ушла в поле, где будто бы лежала в канаве. За ней послали лошадь и привезли ее домой. Лев Николаевич боится, как бы Софья Андреевна чего‑нибудь не сделала над собой, взволнован, и это волнение вызвало у него перебои сердца.

Очень грустно за него, — грустно, что и он, при всем своем величии, да еще в преклонные годы, не избавлен от таких сцен.

30 мая.

Был в Ясной. Когда пришел, все сидели за завтраком на террасе. Я подошел к Софье Андреевне и стал обходить, здороваясь, сидящих за столом.

— Точно чужой, — заметил, улыбаясь доброй улыбкой, Лев Николаевич.

Тут же были новые гости: скульптор князь Паоло Трубецкой и его жена.

Лев Николаевич потом говорил мне о Трубецком:

— Очень интересный человек. Действительно, он ничего не читает, но мыслящий человек и умный. Вегетарианец. Говорит, что животные живут лучше, чем современные люди. Он был очень мил — приехал неза тем, чтобы лепить, а просто, но потом увлекся и будет лепить.

Я спросил Льва Николаевича о здоровье. Он ответил, как бы угадывая мою мысль:

— Хорошо. Вчера у нас было нехорошо, а сегодня все хорошо.

Дал мне несколько писем для ответа. Потом уехал с Трубецким верхом. Сам на Дэлире, тот — на маленькой лошадке, между тем он очень грузный и высокий человек.