Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Получил Ваше письмо. Потом побывал у меня Игнатий Игнатьевич[469]. Кое-что узнал о Вас. Рад, что свое самочувствие Вы оцениваете четверкой.

Мы в Комарове. Отдых идет не в отдых и работа не в работу — прежде всего из-за Машки. У нее высокое давление, она переутомлена зверски, ей рекомендован «академический отпуск». Это значит, что осенью она пойдет опять в 8-й класс. Она не хочет. И я на ее месте, может быть, не захотел бы. Но в таких случаях решать должны родители и — врачи. А врачи предсказывают, что к апрелю она не выдержит, расхворается, свалится…

Все это время я совсем не работал. Впрочем, не работал только на бумаге… Бросить своего «Чуковского» я не могу. Да и другие вещи тоже постоянно в работе. Я ведь тоже многостаночник.

14.I.71 г.

Вот какая пауза!

Все из-за Машки.

Часто вспоминаю Вас, Ваш добрый совет восьмилетней давности: не спешить, не отдавать Машку в школу. Ведь она на год моложе почти всех своих одноклассников!

У меня новый этап изнурительной войны с Детгизом. Набор третьего тома рассыпали (как сказал мне редактор). Прислали корректуру четвертого. Здесь, вероятно, придется двинуть в ход тяжелую артиллерию, т. е. искать защиты — в самых высоких верхах.

Не напомните ли Вы мне, какие положительные отклики о «Uberfreude»[470] были в нашей прессе. Писал С. Я. Где? Когда?[471] Еще кто?[472]

Чем кончится эта битва — не знаю. Знаю только, что Пискунов не напечатает больше ни одной моей книжки. Надо искать других издателей и работодателей.

325. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

23/I 71.

Дорогой Алексей Иванович.

Получила Ваше грустное письмецо из Комарова. Милый друг, с Машенькой все не может стать хорошо. Ведь ясно же, даже мне, не врачу и издали, что ей нужен глубокий отдых: воздух и сон, сон и воздух и не более 1–2 часов ученья в день. Сначала ей будет обидно «отстать», а потом появятся другие интересы и, главное, появится другой ритм жизни, который ее и спасет.

Знаете, мне когда-то вдова Макаренко рассказала об одном его выступлении. Он сказал:

«Вот мы все выдумываем системы воспитания: так надо воспитывать, этак… А на самом деле у родителей и воспитателей одна задача: сохранить к 18 годам нервную систему ребенка в целости и невредимости. Жизнь положит ему на плечи такой груз, что нервы понадобятся целенькие; а мы их в клочки рвем с малых лет».

Все время думаю о подвиге, который Вы сейчас совершаете. Подвиг этот — правый и притом самый трудный для писателя. Почему правый Вы знаете сами. Трудный потому, что он — разлука с читателем, а это ведь горчайшая из разлук. Трудный из-за денег. И еще трудный от того, что логика — против. Как бы против.

И Вы одиноки в своем решении. (О, если бы мы не были в этом решении одиноки!)

Обнимаю Вас.

326. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Комарово. 25.2.71.

Дорогая Лидочка!

Давно не писал Вам, не ответил Вам, не поблагодарил Вас за добрые слова и добрые советы относительно Маши.

Мы так было и поступили: согласились и с Вами, и с врачами, взяли академический отпуск до конца учебного года. Но сделано это было против воли Маши. А она, получив свободу, целый месяц плакала и просилась — да, да! — просилась в школу. И вот уже две недели ходит в этот страшный зверинец. Учиться ей, конечно, легче не стало, — наоборот, она отстала от класса. Но что ж поделаешь! ей нужна среда, сверстники… Она хоть и белая ворона, а все-таки ворона и ее тянет к другим воронам.

327. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

29/III 71.

Дорогой Алексей Иванович.

Я получила Ваше письмо, написанное еще до вечера. А Люшенька рассказывает, что Вы были великолепны, и я теперь с нетерпением жду, когда Вы мне пришлете Ваши воспоминания[473]. Жажду услышать их.

Вы огорчаетесь, что я не пишу дальше об Ахматовой. Да, почти не пишу. Я слепну. Очень интенсивно. А мне надо написать воспоминания о К. И. во что бы то ни стало: успеть. Я никогда не умела работать над двумя вещами сразу по причинам душевным, а сейчас не могу и из-за зрения. Мне надо писать и, главное, читать как можно меньше, чтобы растянуть зрение на более долгий срок. От всякого «свободного чтения» я уже отказалась, но и обязательного — сверх головы. (Письма К. И. и к К. И. и по поводу К. И.; запросы об Ахматовой и мн. др.)

То, что Вы пишете о Шуре, очень горько. Накричать на Элико![474] Я знаю Элико как человека деликатного, доброжелательного, сдержанного; человека большой душевной грации… Но, дорогой друг, я вообще в последнее время очень мрачно смотрю на человеческие отношения. Не на людей, а именно на отношения между. Люди встречаются удивительные, и старые и молодые, я их люблю, любуюсь ими, восхищаюсь, готова преклоняться. А вот отношения между людьми — я имею в виду хороших людей — поражают своей жестокостью, нелепостью, неумелостью, вздорностью, злобой. Люди, даже самые лучшие, лишены основного свойства: понимания друг друга. Великодушие, щедрость, смелость, а понимания — ни на грош. От этого неуживчивость даже между близкими.