Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Прочитав Ваше первое письмо, я порадовалась тому, что Элико, Вы и Маша уже на воле, среди зелени, на чистом воздухе. Каникулы! Отлично. А что у Вас было с сердцем? Сердце — это моя специальность — зачем и Вы занялись «по сердечной части»?

Получив второе письмо, я призадумалась. И письмо от Мих. Ис.[338] И письмо от Шуры. И все рассуждают так разумно, последовательно, убедительно.

Наверное, вы все трое правы. Говорю это без лицемерия. Но я не хочу на этом месте ничего смягчать, приглушать, затемнять. Не хочу ни словом, ни звуком участвовать в создании новой лжи, которая мне почему-то мерзее старой. XX и XXII Съезд подарили нам слова: арестован, репрессирован, погиб в заключении, реабилитирован посмертно. Я не хочу уступать их, ни одно. Ни ради чего, ни ради кого. Я хочу писать и говорить формулами XX и XXII Съезда, а не теми, которые кто-то (кто?) требует от нас теперь — в Ленинграде, в Детгизе.

Разумна ли такая неуступчивость? Не знаю. Вряд ли. Но я не хочу. Не хочу изо всех сил.

Тошнит, как от рыбы гнилой[339].

Я писала свое предисловие в самый разгар болезни, потихоньку от Люши и врачей вставая с постели. Мне было трудно сидеть за пюпитром, я валилась на бок. Мне было невозможно читать старую книгу Мильчика[340], напечатанную мелким шрифтом на желтых страницах.

Но написать было делом чести. Биография Мильчика мне совершенно чужая, чуждая (90-ые годы), но я должна была написать — из уважения к его судьбе, к его памяти, к Шуриному прекрасному труду[341]. Я написала в срок, день в день, без опоздания. Написала, как могла лучше и как могла осторожнее, скромнее.

Для меня все это вместе было пыткой.

И — напрасной. Детгиз прислал мне предисловие обратно[342]. Пусть так. Пусть зря. Пусть лежит в ящике. Трогать я его больше не буду.

Мне одна приятельница купила «Мы знали Шварца»[343]. Предвкушаю.

247. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Võsu. 11.VII.66.

Дорогая Лидочка!

Меня огорчили Ваши строки (туманные, недоговоренные) об Ахматовой. О какой «посмертной катастрофе» Вы пишете? Ведь я ничего не знаю.

Простите, Лидочка, Ваша воля, но я не могу согласиться с Вами, одобрить твердость Вашей позиции в вопросе о Мильчике. Решения съездов нам всем так же дороги, как и Вам. Чтобы они не были окончательно забыты — надо о них напоминать, хотя бы не в полный голос, хотя бы глухо, намеками, иносказательно, как угодно, хотя бы двумя словами: «Невинно пострадал».

Как Вам показалась книга «Мы знали Евг. Шварца»?

248. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

19/VII 66.

Дорогой Алексей Иванович.

Мне раздобыли сборник о Шварце, и я прочла его уже недельки две тому назад. Я нахожу, что, не говоря уж о Ваших великолепных воспоминаниях, весь сборник на очень большой высоте. Ну, конечно, Дымшиц плох (и жаль, что Е. Л. и с ним ходил гулять, и для него острил!); и наш друг Рахтанов, к сожалению, слабоват; но прекрасен Акимов, и даже Кетлинская недурна. Николай Корнеевич рассказал кое-что интересное, но увы! его старинная нелюбовь к С. Я. заставила его исказить факты в том месте, где он говорит о «Еже» и нашей редакции. (Будто в начале тридцатых годов все крупные писатели покинули редакцию — и даже такая крупная сила, как Груня Левитина!) Когда он пишет, что якобы у С. Я. руки не доходили до «Ежа», то под строчками слышится «к счастью не доходили»… Но все это пустяки; а в общем — образ Шварца глядит со страниц сборника.

Ваши воспоминания я прочитала снова — с тем же интересом, с тою же радостью — и хорошо, что тут они полнее.

Но знаете, что мне осталось неясным? Из сборника я не поняла того, чего не понимала в жизни, была ли в Евгении Львовиче — смелость? Я знала его долго, но более издали, чем вблизи; понимала, что он добр, деликатен, мягок; очень чувствовала силу его артистического очарования, его редкостного дара. Но иногда мне казалось, что юмор его был в жизни щитом, некоторой формой душевной уклончивости, способом самоохраны. В его пьесах это не так — ну, а в жизни? Я не знаю.

_____________________

Говоря о посмертной катастрофе, я имею в виду судьбу ахматовских рукописей[344]. Они в недостойных руках. (Это между нами.)

_____________________

Здесь живет сейчас внучка Колина — Митина дочка. Ей 6 месяцев. Я такого ребенка никогда не видала: это чудо здоровья, веселья, спокойствия. Как ест! Как спит! Как — никогда не плачет! Как с каждым днем умнеет и хорошеет! Просто диво дивное.

249. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Võsu. 6.VIII.66.

Дорогая Лидочка!

Спасибо Вам за доброе слово о моем «Шварце» и за похвальный отзыв о всем сборнике. Мне кажется, Вы напрасно не отметили Малюгина, который очень хорош. Дымшиц — Хлестаков. Он врет, что «то Евг. Львович ко мне забегал, то я к нему заходил». Этого не было.

Неточностей, вранья (часто бессознательного, от забывчивости) немало и в других статьях. В книге, посвященной Шварцу, это как-то особенно огорчает: вранье он почитал, кажется, за самый большой грех.