Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

288. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Комарово. 4.2.69.

Дорогая Лидочка!

Я никому не писал это время. И больше всего меня угнетало, что я не пишу Вам.

Что случилось? Болею.

Немалую роль сыграл один мой опрометчивый шаг. Я включил в свое собрание сочинений недописанную (а следовательно, и несуществующую) повесть. Сделал я это в иные времена, полтора года назад, да и тогда делать этого не следовало. Потому что писалось без радости, чем дальше, тем хуже, труднее, а последние 2 месяца и в состоянии настоящего гнета. Наконец у меня хватило ума спохватиться и — пока не поздно — самому отказаться от 4-го тома.

Сразу полегчало. Но мрак не рассеялся.

Тут и еще одно. Я ведь 22 года подряд из ночи в ночь принимаю снотворное. Отравляю себя.

Вчера, бессонной ночью я стал считать, много ли осталось людей, которых я люблю, мысли о которых меня согревают. Очень немного. Среди них — Вы, Лидочка.

Спасибо Вам за бесценные письма.

289. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

12/II 69.

Милый, дорогой Алексей Иванович. Я получила Ваше горькое письмо.

Может быть, Вам станет легче, если я скажу Вам, что понимаю в нем каждую строчку, каждую буквочку. Понимаю, что значит «сам отказался от четвертого тома». Понимаю, каково это перенести: не окончить начатую и уже начавшую жить в тебе вещь. Понимаю — 22 года снотворных. Понимаю — расшатанные нервы, а помощи ждать неоткуда, потому что врачей-невропатологов интеллигентных — нет.

_____________________

Ах, я понимаю, что если бы можно было вынуть из души несколько заноз — из памяти, из сознания — то и седуксена не надо. Но их-то и не вынешь и с ними в памяти и в сознании нам предстоит жить и работать. Они мешают. Но я надеюсь на Ваши могучие душевные силы. И на комаровские сосны. И снег.

PS. Мне внезапно прислали сверку ахматовской книги (Лениздат)[407]. Я сидела над ней 2 недели, снова, с помощью друзей, выверяя все. Насколько я поняла, печатать эту книгу не собираются, но мне приятно сознавать, что мною она приведена в должный вид и снова проверена.

Работать было трудно: со зрением у меня беда (не знаю, на сколько его еще хватит), а все мои дорогие помощники как раз в это время болели гриппом.

Но — сделали мы все.

Вчера — 11-го — в Ленинграде состоялся суд[408]. У меня еще нет сведений о нем. Но решение меня не беспокоит. (Мало ли что решит очередная Савельева[409].) Важно, чтобы общественное мнение высказалось, чтобы вслух было рассказано, как жила А. А. И как лжет, изворачивается и торгует И. Пунина. А об этом расскажут — Жирмунский и Глен, Герштейн и Найман. И оно будет зафиксировано — для будущих биографов.

Вот, сижу, жду известий.

А вообще я сейчас живу в пятидесятых годах — переписываю свои тогдашние записи об А. А.

290. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Комарово[410]. 3.3.69.

Дорогая Лидочка!

Я выполз, выкарабкался из-под той страшной глыбы, из того гнета, который лежал на мне весь декабрь и январь. Вот как мы стали ранимы, как мало надо, чтобы впасть в такое состояние, и как много значат наша воля, наше решение, наш суд над самим собой.

Отказавшись от мысли дописывать полу (четверть) правдивую повесть, я сразу почувствовал облегчение…

Тут немалую роль сыграли, сами не ведая того, Вы и то веселое лицо, за которое я очень-очень Вам благодарен.

В ужас, в уныние прихожу, когда вспомню, сколько лет ушло даром, сколько сделал полу- и четвертьправдивого, а то и просто лживого. Не утешает и то, что — не я один.

Вероятно, выйдет мое собрание. Это даст возможность какое-то время работать, чувствовать себя свободным. А вообще — не только не радуюсь, а, бывает — стыжусь. В самом деле, разве не стыдно выходить, когда лежат под спудом книги А. И.?[411]

И много ли стоящего я сделал?! Отмеченная Вами «Маринка», может быть, «Часы», кое-какие воспоминания, «Наша Маша»… Еще два-три рассказа. «Республика Шкид» — полуправда. «Ленька» — четверть. «Американскую кашу» я, по совету К. И. из собрания выкинул, выкинул и гэдээровские путевые заметки.

Лидочка, Вы ни слова не сказали о себе, о том, что делаете. «А. А.» кончили?

Я дважды этой зимой был на могиле Анны Андреевны. 5-го не пойду, вероятно[412]. Знаете ли Вы, как ужасно «оформили» (кто?) ее могилу? Вместо простого, строгого деревянного креста — какой-то редкостно-старинный, железный, кованый. На нем сидит зачем-то, КАК на комоде, выкрашенный в натуральный цвет сизый керамический голубок. И все остальное в таком же не ее духе.

PS. Меня интересует такой вопрос.