Lа Cucina = Кухня

Бартоломео сорвал с меня платье и длинные панталончики, и теперь я стояла совершенно голая, залитая лунным светом и пунцовая до корней волос.

Я вся дрожала, хотя холодно мне не было, и, пока мой любимый раздевался, так страдала от нестерпимой боли, что хотелось кричать. Я была потрясена, увидев его пенис в состоянии эрекции, и даже чуть не разозлилась оттого, что он стоял под острым углом к телу.

Он казался предметом, живущим своей собственной жизнью, и я была напугана его похабным великолепием. У меня было восемь братьев, но я никогда не видела ничего подобного. И, если честно, он был отвратителен и очарователен.

Бартоломео подтолкнул к нему мою руку, я неуклюже и нерешительно взяла его, не зная, что с ним делать. Вот уж когда я перепугалась! Я почувствовала что-то гладкое, твердое, прохладное, до чего никогда раньше не дотрагивалась. Видимо, я все сделала правильно, потому что Бартоломео прерывисто задышал и повалил меня на землю. Он взгромоздился сверху и оказался очень тяжелым для такого стройного парня. Я не могла дышать, но говорить ничего не стала.

И вдруг, совершенно неожиданно, я почувствовала резкую боль в потайном местечке между ног. Эта боль пронзила меня, как горячая кочерга. Тогда я еще не знала, что это в меня вонзается Бартоломео.

Я громко вскрикнула, но он закрыл мне рот своими губами, и теперь я совсем не могла дышать. Я тщетно пыталась вывернуться из-под Бартоломео, освободиться от той грубой и настырной штуковины, которая раздирала меня на части и явно собиралась убить.

В тот самый момент, когда я поняла, что вот-вот умру, Бартоломео в последний раз очень сильно и резко воткнулся в меня и вдруг замер, ловя ртом воздух и так тяжело навалившись на мою грудную клетку, что я чуть не задохнулась.

— Извини, что сделал тебе больно, Роза, — изрек Бартоломео, когда наконец перевел дух. — В первый раз всегда бывает больно. В другой раз пойдет гораздо легче.

Но я-то уже точно знала, что никакого другого раза не будет.

— А тебе разве не было больно? — спросила я.

— Конечно нет, — ответил Бартоломео. — Когда я спускаю, я испытываю облегчение. Все мои проблемы кажутся пустяшными, и я чувствую себя как парящая над океаном птица, как перышко, плывущее по волнам.

Я искренне не понимала, как такое может быть, но мои размышления были внезапно прерваны: я обнаружила, что у меня все ноги с внутренней стороны перемазаны кровью.

— Ты убил меня, Бартоломео! — захныкала я, указывая на кровавые пятна.

Нет, Роза, не убил. В первый раз у девушек обычно бывает кровь. Разве ты не знаешь?

Бартоломео улыбнулся мне, как дурочке, и стал обтирать мои ноги, приговаривая:

— Роза, мне очень многое нужно тебе объяснить, хотя это должна была сделать твоя мама. Я скажу тебе все это, когда мы снова будем вместе.

— Ладно, — согласилась я, испытав облегчение оттого, что не умру, и, приникнув к Бартоломео, покрыла его лицо поцелуями.

Глава 9

— Святой отец, простите мне, ибо согрешила, — сказала я, крестясь, когда стояла на коленях и исповедовалась.

— Каков же твой грех, дитя мое? — спросил падре Франческо через решетку исповедальни.

Я ответила не сразу — подбирала слова. Мне было мучительно стыдно и казалось, будто мир вдруг изменился и уже никогда не станет прежним. Я теперь не та девочка, которой была еще вчера. Все вокруг совершенно иначе.

Было уже очень поздно, когда я рассталась с Бартоломео на верхних пастбищах. Он задержался слишком надолго. Ему следовало уехать раньше, но очень уж трудно было расстаться. Он много раз отправлялся в свое далекое путешествие, но поворачивал назад и бежал за прощальным поцелуем, потом еще за одним, и еще. Наконец его силуэт скрылся в темноте, и мои глаза наполнились слезами. Тогда я через ворота вернулась на ферму и тихонько прошмыгнула по лестнице в la cucina.

Я никак не могла избавиться от ощущения дискомфорта, меня не успокоило даже приготовление fritteddа. А если даже это не действовало, значит, дело плохо.

Я на цыпочках прокралась в свою комнату, умылась и взглянула в зеркало. Мне показалось, что мое лицо изменилось. Я выглядела старше, не как всегда. Сняв запачканную одежду, я почувствовала, что моя кожа еще хранит запах Бартоломео, теплый и изысканный аромат овечьей простокваши, ячменя и костра.

Смывать этот запах мне не хотелось.

Гораздо сильнее пахло у меня между ног — чем-то мускусным, соленым и острым. Я знала, что мамин отменный нюх молниеносно учует чужие запахи, едва она утром войдет в lа cucina. Поэтому я весьма неохотно оттерла их мочалкой, а панталончики спрятала в ящичек с другими секретными реликвиями, который хранился под половицей. Теперь мама, сортируя белье для стирки, не обнаружит ни запаха, ни пятен крови.