La Cumparsita… В ритме танго

— Это клосэцная лыбка, — девчушка протягивает Даше темно-синюю пластмассовую формочку и указывает пальчиками на фигурную чешую на одном боку неживого экземпляра, наверное, кистепёрой, судя по внешним данным — огромным нагрудным плавникам и почти павлиньему хвосту, рыбины. — Гляди!

— Что мне нужно делать? — жена берет игрушку и крутит в своих руках.

— Насыпай туда писоцек, — Яся проговаривает порядок и в точности, следуя за своими словами, повторяет действия, — тюк-тюк лопатоцькой по блюску, а затем… — она переворачивает форму и постукивает той же «лопаточкой» по крышке, скрывающей песочную форму. — Ой-ой-ой! Папа! — она вдруг поднимает ручку, которой только что «ахалай-махалай» осуществляла и ярко улыбается мне. — Папа плисол. Блосай все и смотли туда, мама!

«Мама!» — как же идет моей любимой это имя. Зачем тогда опять добровольно и снова необдуманно, как будто при пожаре, сгоряча отказалась от него? Я бы однозначно отошел в сторонку и не стал мешать. Смирился бы со своей заслуженной незавидной участью «отца по выходным дням». Пообещал бы все, что жена потребовала от меня, но развода никогда бы не дал:

«Этого не будет — обойдется!».

Мы бы встречались редко, придерживаясь надуманной инструкции, между днями, как бы между прочим и по случайным совпадениям, я бы не терроризировал их и за всем со стороны спокойно наблюдал. Но я бы точно знал, что моя крошечка жива и находится со своей чрезвычайно несговорчивой матерью. Я бы пообещал все, что Даша пожелала. Ей стоило лишь огласить мне список и щелкнуть пальцами, указывая то место, где следует противной стороне свое согласие подписью, как кровью, указать. Поклялся бы на чем угодно и отрезал к херам вторую руку, если моего клятвенного слова будет недостаточно. Сделал бы стопроцентно все и говёную ересь торжественно ей пообещал. Зачем опять понадобилось убивать ребенка? В чем тайный смысл очередного злодеяния?

«Чтобы наказать тебя!» — прокручиваю слова, как клятву, о которой мне не стоит забывать.

Даша замирает и еще ниже опускает голову, как будто прячется маленькой улиткой в своей раковине. По-видимому, ее оттуда придется силой выковыривать. Ну что ж, для этого я и пришел! Пусть успокоится и пока смирится с этим.

Я ведь не думал, что застану ее здесь. После того, что наговорила мне та барышня в женской поликлинике, я лучше места, видимо, не нашел и не припомнил, где мог бы успокоить свои нервы и отречься от непоправимых глупостей, о которых, если честно, в тот момент серьезно помышлял. Посещение детского приюта именно сегодня — очевидная случайность, обыкновенно необыкновенный экспромт, которым я решил покрыть свой возможный эмоциональный приход от осознания того, что натворила Даша.

— Пливет! — девчушка, откинув свои игрушки, подбегает ко мне. Обхватив мои колени, запрокидывает вверх толкушку и тоненько пищит. — Ты плисол ко мне? Ко мне, папа?

— Да, — наклоняюсь и, обняв за худенькое тельце, запакованное сейчас в клетчатое пальтишко, отрываю куклу от земли. Поддерживая под егозящую на моей правой руке попу, направляюсь вместе с ценной ношей к жене.

— Привет! — шепчу, возвышаясь над запакованной в собственные тиски-границы фигурой Даши. — Кумпарсита?

— Кумпалсита? — Яська подпрыгивает и неосторожно бьет меня ножками по животу, затем запрокидывает голову назад и заливисто хохочет, повторяя шутливое прозвище, а вдоволь насмеявшись, тут же прячет свое немного раскрасневшееся личико у основания моей раскрытой, свободной от пиджачного воротника, шеи.

— Даша? — зову ее, но она не отвечает. — Как твои дела, рыбка?

— Лыбка? Лыбка, лыбка, лыбоцька, — вторит мне малышка. — Ты лыбка?

Не будет, по всей видимости, никакого разговора. Я так противен, что даже не заслуживаю обыкновенного приветствия, предусмотренного правилами простой вежливости.

— Даша? — чуть громче говорю.

— Привет, — наконец-то отмирает. — Все хорошо. А у тебя?

— Нормально, — сажусь на лавку рядом с песочницей и устраиваю с небольшим комфортом Ясю на своих коленях. — Что вы делаете, девчонки?

— Кусать готовим, папа, — малышка кивает на стройную линию какой-то силикатной продукции, собравшейся армейским строем на деревянном невысоком бортике ограждения, словно на смотровом плацу. — Ты хоцес кусать?

— Не отказался бы. А что вы мне предложите? — подмигиваю кукле, болтающей ногами и разрабатывающей простой беседой язычок.

— Пилоски, наплимел, — девочка выставляет ручку и показывает место, откуда я мог бы взять тот самый пирожок. — Есть отбивнусецьки. Ты любишь…

Она стрекочет, а я смотрю на женщину, которую люблю. Даша расправляется и медленно вытягивает ноги, затем стрункой выпрямляется, разгибается, странно удлиняет обтянутую черным гольфом шею и выставляет вперед небольшую грудь. А я таращусь, как озабоченный или психически больной на плоский маленький, немного даже впалый, живот, пока сокрытый от меня ее пальто. Она раскидывает руки по сторонам, словно от спячки пробуждается, затем пальчиками заправляет за уши выбивающиеся завитые волосы, то и дело от порывов все еще теплого ветерка заскакивающие ей в рот.