La Cumparsita… В ритме танго

Сейчас на ней нас только двое — я и моя Даша, — устроившихся в тесноте, да не в обиде, на довольно-таки вместительном деревянном кресле-лежаке, обращенном на восток, навстречу острым солнечным нитям-лучикам, слабо просачивающимся через густую как будто бы молочную дымку. Могущественное, пока еще не слишком жаркое, светило «пальчиками» бережно касается густых бровей, частых темных ресниц и бледно-розовых немного влажных и искусанных в порыве страсти губ кумпарситы, затем облизывает ее слегка смуглую кожу красивого, расслабленного, одухотворенного или мечтательного лица, и щекочет ручки, чей упругий покров плотно усеян мелкими мурашками с вздернутыми по смирной стойке волосками, раскачивающимися от неспешных движений их хозяйки. Жена размеренно дышит и неторопливо, с небольшой оттяжкой, прильнув своей щекой к плечу, свернувшись в «сдобный» живой калачик на верхней половине моего тела, водит пальцем по медленно вздымающейся и раздающейся по сторонам груди. Укрывшись утепленным, словно специально для таких вот случаев, огромным одеялом, как мягкой, согревающей, такой себе интимной, потому что на две души, плащ-палаткой, встречаем только-только занимающийся рассвет.

— Спишь, жена? — медленно сжимаю раскинувшееся на мне женское тело. Прощупываю куда-то спрятавшиеся ребра, пальцами рисую простые узоры на бархатной теплой коже, как на живом холсте, специально задеваю мягкие четко обозначенные соски и каждый бережно прищипываю, а затем воздушно, не прикладывая грубой силы, потираю их. — Дари, ты здесь, пока со мной? М-м-м, пуговки восстали? Ты возбудилась, аргентинка, или замерзла?

— Здесь-здесь и нет, я не сплю. Грей лучше, муж. Не отлынивай и не шлангуй, демобилизованный контрактник-чувачок, привыкай к мирным будням, муженек, — отвечает хрипло. — Я просто смотрю вперед и пытаюсь заглянуть за линию горизонта.

— Что за тон, что за сленг? По фене ботаешь, рыбка? — смотрю сверху вниз на ее пушистую макушку.

— Говорю ведь на доступном языке? Ага? В чем дело, мужчина?

— Более-менее, — ухмыляюсь. — Не ожидал от служительницы муз и вообще чересчур эмоциональной натуры такого жесткача. Прошла, похоже, курсы? Мать двоих детей решила грубостью и пошлостью поразить меня?

— Училась у любимого дедушки, затем у отца и дяди. Даже бабуля внесла свою лепту. Показать, любимый? — шутливо замахивается, отставляя для пощечины приготовленную мелкую ладошку. — Быстро, резко, не давая шансов на спасение от кары. Лизь-лизь, как пламенем по коже. Ра-а-а-аз — ты даже сразу не сообразишь, откуда оплеуха щеку поразит. Так дедушка свои ощущения описывал, тайком рассказывая мне о чудачествах бабули…

— Плохая школа, кумпарсита. Я, по всей видимости, должен это исправить. К тому же, за непредвиденный огонек по моей роже я могу кого-то страшно наказать! — сжимаю поочередно сисечки и ниже опускаю руку. — Сейчас этим и займусь… Лежи спокойно, непослушная зараза!

— Не-е-е-е-ет! — визжит жена и стискивает бедра, сдавливая внутренней частью своих ног мою нахально продвигающуюся в теплое местечко руку. — Там все болит. Нет-нет, не хочу. Пусть заживет. Ты разодрал меня. Секс-гигант какой-то! Как так можно, а? — гундосит, надевая маску на лицо и странно изменяя тон своего голоса, изображает то ли обиженную, то ли по-прежнему неудовлетворенную, не испытавшую полноценной разрядки, женщину. — Му-у-у-уж?

— Ты ведь не жаловалась, когда я исполнял твои желания и типа силой брал тебя, — шепчу и все же укладываю свою ладонь на влажные, вспотевшие или возбужденные, сильно опухшие половые губы. Круговыми движениями растираю выступившую смазку и запускаю средний палец между складок. — Вот так… Тшш, горячая кумпарсита. Я делаю больно?

— Нет, — подается на меня, и сама «заглатывает» кончик пальца. — Не хочу, не хочу. Ну, блин, что ты вытворяешь…

— Хорошо, жена. Как скажешь! Ничего не буду делать, — убираю оттуда руку, но не далеко иду, а укладываю на сильно раскаленный то ли от страсти, или от нервов, возможно, от все-таки имеющегося возбуждения, или от нездоровой температуры, гладкий, словно вылизанный и вскрытый специальной патокой, лобок.

— Пожалуйста-а-а-а, Яросла-а-ав-чи-и-и-ик, — всхлипывая, как будто о милости канючит.

Раз просит, значит, надо выполнять. С наигранным вздохом возмущения возвращаю свою конечность ей под грудь.

— Что с языком, женщина, а? Он как-то странно на природе изменился.

Да и сама Дарья с началом беременности, потом при родах, даже в предродовой палате, затем в родильном зале и палате интенсивной терапии после, и еще немного дальше — не протяжении своего недавно начавшегося долгожданного материнства стала… Злее, что ли? Исключительно на язык, конечно. Несдержаннее и циничнее. Ей подколоть меня, чтобы потом обнять и специально нанесенные раны почти буквально зализать и пососать, ничего не стоит. Она язвительна и остра, но в то же время мила, чутка, эмоциональна, но иногда чересчур миролюбива. Именно такой я ее и полюбил, когда увидел в первый раз, который, между прочим, у нас с ней — по ощущениям и воспоминаниям — однозначно разный и индивидуальный.