Читаем La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет полностью

С детства Давиде испытывал отвращение и презрение к наркотикам. В семье Сегре из поколения в поколение рассказывали о некой тетушке Тильдине, умершей, как говорили, от злоупотребления хлоралом. Она была не замужем, в момент смерти ей было лет пятьдесят. В семейном альбоме имелась ее фотография примерно тех времен, на которой была изображена хилая, скрюченная женщина, почти лысая. Немногие оставшиеся волосы были прибраны черной лентой с мелкими бусинками. На ней был узкий жакет в полоску, а на плечах — меховой палантин. Для Давиде-подростка эта старуха с тонкими губами, острым носом, грустными выпуклыми глазами, немного экзальтированными, как у всех старых дев, являлась воплощением уродства и убожества буржуазии. Наркотики, связанные для него с именем тетушки Тильдины, казались ему пороком, свойственным деградировавшей буржуазии, ищущей спасения от чувства вины и скуки. Если бутылка была отдушиной простолюдинов, естественной и мужественной, то наркотики — извращенным способом ухода от действительности, годным лишь для старых дев. Стыд, который Давиде испытал в Неаполе при том первом и почти невольном контакте с наркотиками, продолжал мучить его с еще большей силой при каждом новом сознательном рецидиве. Стыд этот давал ему силы до некоторого времени сопротивляться желанию и не попасть в полную зависимость от волшебного лекарства. Были, однако, периоды, когда избыток странной энергии, которая разрывала его изнутри, причиняя нестерпимую боль, приводил Давиде в состояние непереносимой тоски и ужаса. Тогда его сопротивлению приходил конец. В такие тяжелые минуты наркотик рисовался ему единственным выходом из страшного туннеля на простор.

В течение этих месяцев Давиде жил на ренту (осуждая себя за излишнее, как он считал, богатство). Во время последнего пребывания в Мантуе он дал оставшемуся в живых дяде генеральную доверенность на продажу наследства, состоявшего, впрочем, лишь из той пятикомнатной квартиры, где он с рождения жил с родителями. В счет этих денег дядя присылал ему почтовый перевод в конце каждого месяца.

Это была сумма мизерная, но достаточная для его бесхитростной цыганской жизни. У него больше не было женщины, если не считать тех жалких проституток, которых он подбирал иногда во время ночных вылазок и пользовался ими тут же, в каких-нибудь развалинах или под мостом, не взглянув им даже в лицо. Ему казалось, что в каждой из них он узнает свою Д. из Мантуи, которую тогдашние хозяева жизни использовали так же, как он теперь пользовался другими. Для Давиде это было равносильно сутенерству, он казался сам себе отвратительным не меньше проституток и прятал глаза. Он справлял эту физиологическую нужду со злой торопливостью, как будто совершал подлое дело, а затем щедро платил, оставаясь без гроша в кармане, даже на сигареты не хватало.

Иногда Давиде запивал, но реже, чем раньше. Ел он, если вспоминал о еде, в пиццерии, стоя, без тарелки и вилки. Таковыми были, не считая платы за комнату, его расходы, к которым теперь добавилось лекарство. Однако в ту пору наркотики в Италии не пользовались большим спросом, стоили недорого, и достать их можно было без труда.

В течение нескольких недель страх перед роковым привыканием, которое казалось ему полным бесчестьем, заставлял Давиде заменять пантопон другими препаратами, действие которых также было иным. Чаще всего он принимал свободно продающееся в аптеке снотворное средство, и не только на ночь, но и утром, и во второй половине дня, когда существование становилось для него невыносимым. С их помощью он быстро погружался в сон, и в таком состоянии мог пролежать на кровати целый день. Но когда он просыпался, ему казалось, что прошло всего лишь мгновение. Промежуток между этими двумя моментами равнялся нулю. Тяжесть времени, не поддающегося разрушению, ждала его на пороге комнаты, как огромный камень, который он должен был таскать за собой. Давиде взваливал его на плечи, пытался занять себя: уходил, приходил, бродил по мостам, заглядывал в кинозалы и в остерии, листал книги… Что ему было делать со своим телом?

В такие дни его единственным утешением было сознание, что оставалось последнее средство — лекарство, попробованное им в Неаполе. У Давиде оно всегда было в запасе. Никакое другое из испробованных им средств не давало ему, особенно вначале, такого облегчения: как будто чья-то рука гладила его — «ничего, ничего», — делая все вокруг невесомым и освобождая память от воспоминаний. Даже одиночество тогда казалось ему не страшным, случайным и временным: где-то жили удивительные люди, его будущие друзья, которые уже вышли ему навстречу… «Нечего торопиться, совершенно не стоит торопиться. Завтра выйду и встречу их».

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже