La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

«От кого?» — Узеппе посмотрел на Красавицу: знала она одна (но на самом деле это Нино сказал другу, хвастаясь своим незаконнорожденным братиком: «По-моему, он станет поэтом или спортсменом! Видел бы ты, какие прыжки он выделывает, а как говорит!»).

«Так ты пишешь стихи?» — переспросил Давиде, не отвечая на вопрос Узеппе.

«Не-е-т… Я не пису… нет (волнуясь, он обычно начинал произносить неправильно, как малые дети), — я стихи думаю… и говорю их».

«И кому же ты их говоришь?»

«Ей!» — Узеппе показал на Красавицу, та вильнула хвостом.

«Скажи и мне, если помнишь».

«Нет, не помню… Я их думаю, и сразу же забываю. Их много… но они маленькие! Но их столько!! Я их думаю, когда один, и даже иногда когда не один!»

«Придумай сейчас!»

«Ладно».

Узеппе наморщил лоб и начал придумывать стихотворение. «Но они очень короткие: одного мало, сейчас я придумаю несколько и скажу их тебе», — заявил он, тряхнув головой. Чтобы сконцентрироваться, Узеппе закрыл глаза, да с такой силой, что веки сморщились. Потом, когда он через некоторое время открыл их, его взгляд, словно у певчих птиц, продолжал следовать за какой-то подвижной светлой точкой в пространстве, находящейся вне поля зрения. Раскачиваясь, он начал произносить нараспев ясным голоском, немного робея:

Звезды как деревья и шелестят как деревья.
Солнце на полу как горсть цепочек и колечек.
Все солнце как множество перьев,
сто перьев, тысяча перьев.
Солнце вверху как лестницы дворцов.
Луна как лестница, а наверху — Красавица, она прячется.
Спите, канарейки, закрытые, как розы.
Звезды как ласточки, они здороваются друг с другом.
И на деревьях.
Река как красивые волосы. И красивые волосы.
Рыбы как канарейки. И улетают.
И листья как крылья. И улетают.
И конь как флаг.
И улетает.

Поскольку каждую строчку Узеппе считал стихотворением, он отмечал их паузами, делая между ними вдох, а прочитав последнюю, глубоко вздохнул, перестал раскачиваться и побежал навстречу своим слушателям. Красавица приветствовала его радостным прыжком, а Давиде, который выслушал все очень серьезно и внимательно, произнес: «Все твои стихотворения говорят о Боге!»

Потом, запрокинув голову на подушку, он принялся старательно и задумчиво объяснять причину такого суждения: «Все твои стихотворения строятся вокруг слова „как“, а эти „как“, собранные вместе, означают: Бог. Единственного реального Бога можно распознать через сходство вещей между собой: на что ни посмотришь, на всем лежит общая печать. Так от одного предмета к другому вверх по лестнице можно добраться до одного-единственного. Для верующих мир представляется неким движением, где через согласованные между собой свидетельства достигается истина… А самыми истинными свидетелями являются, разумеется, не священники, а атеисты. Невозможно свидетельствовать ни через церковь, ни через метафизику. Бог, то есть природа…Для религиозного сознания любая мелочь, будь то червяк или соломинка, свидетельствует о Боге», — серьезно закончил Давиде.

Узеппе непринужденно сидел в кресле, из которого свешивались его худые ножки, обутые в сандалии, а Красавица, лежа между креслом и кроватью, довольно посматривала то на Узеппе, то на Давиде, который высказывал вслух свои размышления, как будто беседовал с какими-нибудь философами, а не с двумя неграмотными существами. Казалось, он забыл, кто из них троих — ученый студент, кто — несмышленый малыш и кто — собака…

Но вдруг его взгляд остановился на своей голой руке, где у слегка вспухшей вены виднелся небольшой сгусток крови, похожий на укус насекомого. Каждый раз, прибегая к наркотику, Давиде вкалывал его неизменно в одно и то же место на руке, как будто хотел сделать видимым знак своего падения. Однако наркотик, блуждающий в крови и убаюкивающий Давиде, заставил его тут же забыть об этом позорном клейме. Звук собственного голоса успокоил его, глаза Давиде прояснились, словно в их черной глубине отражалась чистая прохладная вода.