La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

Радио закончило передавать спортивные новости. Часть слушателей обсуждали их между собой, другие выходили на улицу небольшими группами. Юноша, подошедший к столу при последних словах Давиде (он был без пиджака, в одной рубашке), сказал ему: «Ну так сделай ее ты, революцию, если сможешь!» Давиде повернулся к нему и задиристо и враждебно ответил: «Я не из тех, кто этому поверил! Я таким революциям не верю! Настоящей революции не было! И я больше не верю, что настоящая революция когда-нибудь свершится!»

Но юноша, пожав плечами, уже отходил к группе болельщиков. «А какова она, эта настоящая революция?» — спросил из-за стойки бара хозяин, лениво глядя на Давиде, и, не ожидая ответа, тут же вернулся к разговору болельщиков, воскликнув: «По-моему, тут судья во всем виноват!»

По радио теперь передавали музыку, и хозяин уменьшил звук, чтобы лучше слышать мнение других болельщиков. От результатов сегодняшних матчей разговор перешел на последние победы сборной в международных встречах. Кто-то хвалил одного игрока, кто-то другого. Юноша, подходивший к столу, громко нахваливал игру Маццолы. Не сдержавшись, старичок с больными глазами поднялся со стула и, гордясь своей осведомленностью, воскликнул: «Однако победа в Турине — заслуга Габетто, а никак не Маццолы! Габетто два гола забил, два!» — он торжествующе покрутил двумя пальцами перед носом юноши.

По радио передавали теперь какую-то новую, становящуюся модной песню; один из молодых людей включил приемник погромче и в такт музыке стал пританцовывать, поводя бедрами. Другой, считая себя более компетентным в танцах, принялся показывать ему разные па. Часть посетителей, отвлекшись от спортивной темы, следила за ними. Шарканье ног танцующих добавилось к уже довольно сильному шуму, стоящему в остерии, который, однако, не мешал Давиде. Вся его энергия была направлена на достижение цели, которую он с трагическим упрямством поставил сегодня перед собой. В свете этого страстного желания все прочее вокруг него не имело никакого значения… Убежденный в том, что вопрос хозяина остерии требовал подробного ответа, Давиде, набравшись терпения, вернулся к своему уроку истории, к тому моменту, когда он его прервал. Прежним спокойным и размеренным тоном он заговорил о том, что эта извечная и всеобщая система угнетения по определению связана с собственностью как частной, так и государственной, что она неизбежно является расистской и реализуется через притеснения, агрессию и войны: иначе невозможно. Пресловутые «революции», происходящие внутри этой системы, должны восприниматься лишь как обращение неких тел вокруг центра тяжести, то есть в астрономическом смысле. А центр тяжести всегда один и тот же — ВЛАСТЬи только ВЛАСТЬ.

В этот момент оратор понял, что если его слова и долетают до некоторых слушателей, то только случайно, как обрывки бумаги, кружащиеся на ветру… Давиде замолчал. На лице его появилось смятенное и растерянное выражение, как у проснувшегося от шума ребенка. Но он тотчас же нахмурился, заиграл желваками и, встав, вдруг громко и с вызовом крикнул: «Я — еврей!»

Выходка Давиде ненадолго отвлекла игроков от карт. Клементе поглядел на него, скривив губы, а старичок с больными глазами сказал негромко: «А что в этом плохого — быть евреем?» Почтовый служащий тоже вставил слово, заявив серьезно, почти торжественно: «Евреи — такие же люди, как и все. Они тоже итальянские граждане». «Я не это хотел сказать», — запротестовал Давиде, краснея. Он чувствовал себя виноватым, потому что заговорил о своих личных проблемах, но в глубине души был доволен уже тем, что хотя бы кто-то ему ответил. «За кого вы меня принимаете? — снова заговорил он в некотором замешательстве, пытаясь не упустить нить рассуждений. — Раса, классы, гражданство — все это вздор, цирковые номера, придуманные Властью. Это Власти нужен позорный столб: тот — еврей, этот — негр, рабочий, раб, не такой, как все… враг! Все это придумано, чтобы отвлечь внимание от настоящего врага — Власти! Это Власть, как чума, погружает мир в безумие… Евреями, неграми, белыми рождаются случайно — (Давиде показалось, что он нащупал главную мысль), — но человеком рождаются не случайно!» — провозгласил он с вдохновенной улыбкой.

На самом деле последняя фраза была концовкой одного стихотворения, озаглавленного «Сознание», которое он сочинил несколько лет тому назад и о котором теперь вспомнил. Однако Супер-Эго не советовало Давиде декламировать теперь его собственные стихи, поэтому он решил переложить это в прозу, но говорил он так, как обычно поэты читают стихи — певуче, эмоционально и вместе с тем робко: