La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

Потом все быстренько переходили в соседнюю комнату; там Нино брал Узеппе на руки и сажал верхом себе на шею. И не имея никакого другого багажа, (ну разве что Узеппе иногда прихватывал с собой шарик или известный нам орех) Нино, Узеппе и Блиц — три тела и одна единственная душа — скатывались вниз по лестнице, опережая Иду, которая поспевала за ними в одиночестве, ворча и прижимая к груди сумку. Между тем из всех прочих дверей выходили и шли по двору другие семьи. Кто был в ночной рубашке, кто в белье; люди прижимали к груди детишек, волокли по лестнице чемоданы, бежали к своим бомбоубежищам. И где-то над их головами, из высокого далека надвигался на них рев самолетов, сопровождаемый грохотом выстрелов и вспышками разрывов — своеобразным концертом бенгальских огней. Вокруг слышались голоса — люди окликали друг друга. Недосчитывались то того, то другого ребенка, кто-то на бегу спотыкался и падал. Причитали женщины. Что до Нино, он смеялся над этим всеобщим страхом, для него все происходящее было грандиозной комической сценой; ему вторил наивный смех Узеппе и лай Блица.

Эти ночные бдения в винном погребе были не так уж неприятны для Нино — в частности оттого, что там можно было встретить хорошеньких девушек, которым ревнивый надзор родителей не позволял свободно разгуливать по улице. Однако же, добравшись до подвала, Нино никогда не забывал продемонстрировать свое отвращение к происходящему. Держась поближе ко входной двери, опершись спиной о стенку в позе весьма презрительной, он доводил до сведения аудитории (и в частности девчонок), что он забился в это подземелье исключительно ради своей собаки, что же касается лично его, то он на бомбы плевать хотел, и даже более того — бомбы были гораздо занятнее петард! И если бы еще дело шло о настоящих тревогах! Ведь эти римские воздушные тревоги — сплошная комедия, всем известно, что Черчилль заключил с папой секретный пакт, в нем Рим провозглашается городом святым и неприкосновенным, так что ни одна бомба сюда не упадет. Обнародовав эти положения и не желая больше ничего добавлять, Нино наслаждался тревогами, как мог.

Тем более, что он совершенно не боялся, что дом может рухнуть, и пропадет семейное имущество — оно и состояло-то всего из пары кроватных сеток с ватными матрацами, холщевого мешка с зимними фуфайками, с его верблюжьим пальто, из которого он давно вырос, и перелицованным пальто Иды, нескольких растрепанных книг и еще чего-то в этом роде. И даже наоборот, если дом будет разбомблен, правительство после победы щедро возместит убытки. И Нино уже договорился с Узеппе и Блицем — на эти деньги они купят автофургон со всей домашней обстановкой, поселятся в нем и будут вести жизнь кочевых цыган.

Ну, а что касается города Рима, то лично Нино был против того, чтобы его охраняли какими-то специальными мерами, к тому же явно преувеличенными. Он полагал, что ничего страшного не случится, если на Рим свалится десяток-другой бомб — ведь самое ценное достояние Рима — это развалины, Колизей там, Форум Трояна и прочее.

Довольно часто во время тревог выключали свет. Тогда в погребе зажигали ацетиленовую лампу, и это напоминало о больших базарах, о ночных распродажах арбузов. Какой-то знакомец хозяина по случаю снабдил его кабачок переносным граммофоном. Если тревога затягивалась, Нино вместе со всеми приятелями коротал время, затевая на этом ограниченном пространстве танцы с участием двух-трех девушек. Больше, нежели всех прочих, музыка и пляски веселили Узеппе — буквально обалдевая от счастья, он шмыгал под ногами танцующих, пока не добирался до брата; брат же, обнаружив его у своих коленей, заливался смехом, оставлял свою даму и кружился в хороводе в обнимку с Узеппе.

Бывало, что в суматохе бегства Ида не успевала одеть его — и тогда она его завертывала в покрывало, снятое с гладильной доски, или в шаль, или в любую тряпку. Когда эта тряпка спадала, Узеппе оказывался в убежище в обычной своей ночной кофтенке, но для него это не имело никакого значения. Никакие стыдные мысли не посещали его, он прыгал и плясал столь же непринужденно, как если бы на нем был безукоризненный светский костюм.

И Блиц тоже, попав в бомбоубежище, имел возможность пообщаться с другими собаками. Если исключить одного гончего пса и старую лайку, принадлежавшую еще более старой владелице, это все были собаки беспородные, дворняги, как и он сам, худющие, с торчащими ребрами — настоящие жертвы военных лишений; но все они, как и Блиц, были довольны выпавшим на их долю развлечением. После обычных приветственных церемоний, что заведены у собак, Блиц принимался резвиться вместе с ними.