Lа Сucinа = Кухня

На некоторых снимках были запечатлены важные моменты детства Бартоломео. Вот он, еще младенец, лежит на овечьей шкуре в фотостудии города Рандаццо. А вот ему пять лет и он с новеньким ранцем впервые идет в школу. На самой свежей фотографии изображен красивый семнадцатилетний юноша. Она-то и должна была украсить его могилу.

Владелец похоронного бюро, Эрнесто Томби, одетый в черную фрачную пару, привычно орудовал сантиметром. Богач среди похоронных агентов, он воспринимал смерть как работу и не мог позволить себе быть сентиментальным. Он размашисто записывал результаты измерений. Позади него собралась небольшая толпа женщин, друзей, соседей и случайных прохожих. Кто-то вздыхал, кто-то плакал, кто-то громко причитал. На Сицилии убийство считается событием общественного значения и двери дома убиенного открыты для всех.

По одну сторону мертвого тела сидела донна Эванджелина Соньо, мать Бартоломео. Пиза ее распухли, как у жабы. Она держалась за хладную руку сына и время от времени покрывала ее поцелуями.

По другую сторону стола возвышался дон Умберто Соньо — отец и убийца. Пиза его были сухими. Он ведь уважаемый человек.

— Дева Мария, Матерь Божья! — возопила донна Эванджелина. — Как могли мы дойти до такого: сын убит рукой собственного отца! — Тут она зашлась рыданьями, стала рвать на себе волосы и раскачиваться на стуле.

— Сыночек! Сынок! — задыхаясь, кричала донна Эванджелина. Пять ее дочерей — Джиневра, Перла, Маргарита, Лучия и Анна — поддерживали маму, чтобы та не упала в обморок в перерыве между причитаниями и раскачиваниями.

— Замолчи, женщина, — железным голосом пресек ее дон Умберто. — Твой сын был лишен чувства уважения. Он ослушался меня, и мне он больше не сын. После похорон его имя никогда не прозвучит в этом доме.

— Да простит тебя Господь за такие слова, — громко сказал падре Франческо, заявив тем самым о своем присутствии.

— Ему придется простить не только слова, святой отец, — всхлипнула донна Эванджелина. — Это он! — взвизгнула она, указывая на мужа. — Он убил моего сына, моего единственного сына, моего Бартоломео. Отец, убивший собственное дитя. Он дьявол! Чудовище!

После этих слов донна Эванджелина упала в обморок, стукнувшись головой об пол, и дочери вынесли ее из комнаты. В суматохе было опрокинуто несколько свечей, вспыхнул небольшой пожар, и воришка, проникший в дом с толпой скорбящих, набил карманы серебром и прочими ценностями.

— Это правда, что смерть мальчика лежит на вашей совести, дон Умберто? — прошептал священник.

— Вспомните, кто вытащил вас из тюрьмы, падре, — усмехнувшись, шепнул в ответ дон Умберто. — Не забывайте и о том, кому вы обязаны своим новым именем и привольным житьем. Представляете, каким потрясением для ваших прихожанок будет узнать вашу подлинную историю? Советую не злить меня дурацкими вопросами.

Падре Франческо благоразумно внял совету дона Умберто и тихо исчез.

Потом приехала мать дона Умберто, донна Рубино Соньо. Все в Кастильоне боялись дона Умберто, а дон Умберто боялся своей матери. Бабушка Соньо была мала ростом, но свирепа. Не выше подростка, но с седыми волосами и без зубов.

Когда она вошла, толпа скорбящих расступилась, давая ей дорогу.

— Пошли прочь, бесполезные прилипалы, — прошепелявила она беззубым ртом.

Толпа поредела, и в комнате остались только покойный Бартоломео, дон Умберто и донна Рубино.

Донна Рубино подошла к телу. Нежно поцеловала Бартоломео в лоб и перекрестила внука, бормоча молитву. По морщинистой щеке скатилась слеза, упала на корсаж платья и некоторое время поблескивала, пока не впиталась в ткань.

Донна Рубино повернулась к сыну, дону Умберто, самоуверенность которого уже уступила место страху. Донна Рубино смачно плюнула ему в лицо, и слюна попала прямо в глаз, на время ослепив дона Умберто.

— Проклинаю тебя материнским проклятием, — прошипела донна Рубино таким голосом, от которого волосы на шее и руках ее сына встали дыбом, как шерсть на загривке у испуганной собаки.

— Ты подонок, — спокойно сказала мать. — Дерьмо. Ты убил моего внука, своего единственного сына. Убил собственноручно. Пресвятой Деве было угодно, чтобы я выносила в своем чреве чудовище. Теперь я проклинаю тебя. Мое проклятие пребудет с тобой вечно. Ты никогда не освободишься от него. Оно будет рядом каждый день. Проснешься ночью и увидишь, что оно сидит в изножье твоей кровати. Оно не оставит тебя в покое. Ты будешь все время оглядываться через плечо. И умрешь в такой агонии, которой хватило бы на тысячу смертей. Только так будет отмщен Бартоломео.

Произнеся эту речь, донна Рубино снова плюнула и с завидной меткостью угодила дону Умберто во второй глаз. Потом величественно развернулась на низеньких каблуках и навсегда покинула дом своего сына.

Дон Умберто протер глаза. Впервые в жизни он усомнился в своей правоте.

Может, его жена и мать правы? Может он и в самом деле чудовище, убившее свое дитя, плоть от плоти своей? Или он благоразумный человек, вступившийся за свою честь единственно возможным способом?