Лабинцы. Побег из красной России

С 3-й и 2-й сотнями, развернутым строем в одну линию двухшере-ножного строя, последовал за ними в каких-нибудь 50 шагах дистанции. Красные бросились врассыпную. Пронеслись с визгом несколько снопов пуль над казаками; свалилось на землю несколько седоков и лошадей... еще момент... еще один миг — и сотни врезались в пехоту красных. Все как-то сразу, жутко стихло... То захлестнулся полк атакой и... кончил бой. Красноармейцы побросали винтовки на землю и подняли руки вверх. Десятка три подвод остановились и замерли на месте. Толпы красных солдат рке сгонялись казаками в кучу, чтобы оттеснить их от брошенных винтовок. И кругом на разгоряченных, взмыленных и фуркающих от усталости лошадях разъезжали задорные гиковые Ла-бинцы, присоединяясь к своим сотенным значкам с белыми конскими хвостами на них. Вдали, к северо-западу, полным карьером своих лошадей улепетывали до десятка комиссаров и командиров, бросивших своих солдат в бою...

—• Спасибо, храбрые Лабинцы! — вдруг слышу я знакомый голос позади себя и, обернувшись, увидел генерала Науменко, который с начальником штаба и немногими ординарцами, как оказалось, скакал вслед за полком.

Разрозненные после атаки, не видя, кто это выкрикнул, казаки ответили:

— Рады стараться! — а кому, вначале и сами не знали.

Взволнованный и радостный, на разгоряченном коне, Науменко подскакал ко мне, благодарит за успех, быстро дает мне большой пропару-синенный конверт с Георгиевскими крестами для раздачи казакам и приказывает немедленно двигаться вперед и занять хутор Лосев. Начальник штаба полковник Егоров, как всегда, мило улыбается и молчит.

Крупной рысью под уклон все шесть сотен полка с присоединившимися 1-й и 6-й сотнями вошли в Лосев. Противника там не оказалось. Он был полностью пленен до хутора.

Генерал Науменко с пленными направился в станицу Кавказскую. Лабинцы так и не узнали, сколько и какие части красных они захватили.

1-я сотня есаула Бобряшева захватила 6 пулеметов, а здесь полк взял 12 пулеметов. Все они были на тачанках и с хорошей упряжью. Все они остались в полку и стали в строй своей пулеметной команды. Дерзко храбрый есаул Сапунов ликовал, имея у себя 26 боевых пулеметов. Ликовал и полк, было отчего ликовать!

Полк выстроен в резервную колонну на небольшой хуторской площади. Дождь, под ногами лошадей кубанская черноземная слякоть. Поблагодарив за победную атаку, приказал тут же и самим казакам, по взводам, выделить отличившихся казаков, которым выехать перед строем. Всех Георгиевских крестов оказалось 70, по 10 на каждую сотню и 10 пулеметной команде.

Казаки перед строем, в мокрых полушубках поверх черкесок. Вид не парадный, но внушительный. Все кресты без Георгиевских лент, почему, проезжая в седле с правого фланга, вручал каждому казаку в его собственные руки. Картина была хотя и не импозантная, но очень памятная.

(В 1956 году в г. Патерсоне, США, на Войсковом празднике ко мне подошел казак, представился по-воински и доложил, что он 1-го Лабин-ского полка. Я был ассистентом при Войсковых знаменах — в черкеске, в погонах, при шашке. Он полез в карман, достал свой кошелек, вынул из него Георгиевский крест и пояснил, что получил его из моих рук в Лосеве; хранил 40 лет и теперь просит достать для него Георгиевскую ленточку. Быль Славы молодецкого полка взволновала кровь. Ленточку я достал. Это был подхорунжий Михаил Григорьевич Енин, тогда молодой 20-летний казак.)

Разместив сотни скученно по квартирам, узнал, что в хуторе лежит больной тифом полковой адъютант, сотник Сережа Севостьянов — любимец всех офицеров за свой ум, обходительность и веселость. Со всеми офицерами иду к нему. Вошли в уютную небольшую квартиру. Он лежал в постели. Нас встретила высокая, стройная женщина, лет под тридцать, видная собой, смуглая и с тем приятным выражением лица, которое так свойственно многим казачкам Кубани.

Он сын урядника-старовера Конвоя Императора Александра III. Окончив военную службу пластуном на правах вольноопределяющегося 2-го разряда, стал хуторским учителем. Теперь он сотник. Старше меня на 5 — 6 лет. Еще в станичном двухклассном училище он был примером казакоманства. Его я не видел с 1909 года. Расцеловались. Офицеры смотрят на него влюбленными глазами. Он уж в периоде выздоровления, почему охотно рассказывает следующее.

Как только красные заняли хутор, к нему явился политический комиссар, который поведал, «что теперь в Красной армии порядок; произвола нет; в армии много старых офицеров; Красная армия несет мир и тишину; почему просит не волноваться, так как с ним никто ничего худого не сделает».

А потом, в этот день, был вновь тот же комиссар. Он провозил много их раненых, так как «напоролись утром на сильный пулеметный огонь белых», — выразился он. Провели они и до сотни казаков, захваченных в плен на вокзале, в вагонах.

Комиссар настаивал ехать с ним и даже хотел силой увезти с собой, нельзя было оставлять офицера в хуторе, который, конечно, расскажет все своим казакам.