Лабиринт

Рестораны, набитые туристами, - пытка. Хвала всевышнему, у нас хоть есть клуб; у нас-значит у ватиканских адвокатов и высших светских чиновников. Здесь просторно и прохладно. Ну и, как видишь, пусто, потому что каждый, кто только мог, уже сбежал. А через несколько дней мы вообще закрываем...

- Клуб?

- Прежде всего-курию! Остаются только дежурные, а прочие, от кардиналов до референтов, разъезжаются на большие каникулы. Трибуналы тоже закрывают свои врата.

Я уже слышал о наступающих каникулах. Совсем недавно о них упомянул священник Пиоланти. Возможно, даже сказал, когда они начинаются, но тогда все связанное с курией меня уже не интересовало, и я пропустил его слова мимо ушей. Теперь я живо спросил:

- Через сколько дней? Сколько дней у меня еще осталось?

- Пять, а точнее-четыре, потому что монсиньор Риго покинет свою канцелярию днем раньше.

- В пансионате говорят, будто мне звонили из курии. Как вы думаете, это он меня вызывал? - тихо спросил я.

- Конечно! Только не он лично, а его секретарь. Впрочем, так мы и договаривались: он, ты и я.

- Значит, теперь можно без всяких препятствий отправить из Рима в Торунь какое-нибудь дело с пометкой, что вести его поручено отцу?

- Разумеется! Но, поскольку ни в моей канцелярии, ни у близких мне коллег не нашлось ни одного дела, которое можно было бы со сколько-нибудь веским основанием переслать для частичного доследования в Торунь, мы с монсиньором Риго пришли к выводу, что лучше пойти другим путем к той же цели.

Я тебе уже говорил о нем. Я имею в виду так называемое подтверждение места жительства. Ты представляешь себе, в чем тут суть?

- Да, - ответил я.

Конечно, я все представлял себе и, зная, в чем тут суть, знал и нечто другое: в той мере, как менялись интонации голоса адвоката Кампилли, менялись и методы, которые он избирал.

Одни в большей степени требовали участия его собственной канцелярии или канцелярии дружески расположенных к нему коллег, другие-в меньшей. Я понимал, кроме того, что все дела, которые можно было передать в Торунь, разом исчезли, хотя уже после смерти епископа Гожелинского, в день нашей полной оптимизма беседы, в канцелярии одного только Кампилли их было полным-полно. Что касается метода, о котором теперь упомянул Кампилли, то он заключался в следующем: по просьбе отца Рота должна подтвердить тот факт, что он поселился в пределах определенной епархии и приступил к выполнению своих обязанностей в местной курии. Адвокаты, связанные с Ротой, каждые несколько лет должны получать новые справки. Следовательно, с бюрократической точки зрения метод был хорош для того, чтобы узаконить положение отца. Но из всех методов, которые мы обсуждали, этот, единственный, лично никак не затрагивал Кампилли. Меня это поразило.

- У тебя найдется еще пустой бланк с подписью отца?

-Да.

- Зайдешь ко мне, я тебе продиктую стандартную латинскую форму. Ты ее перепишешь и обязательно сегодня же отнесешь письмо, теперь каждый час на счету.

Он наклонился над тарелкой, старательно накручивая на вилку макароны. В огромном зале, где мы сидели, царил полумрак.

Плотные драпировки на окнах не пропускали солнца. Время от времени к нам подходил кельнер и справлялся, не нуждаемся ли мы в его услугах. В зале по-прежнему было пустовато. Кроме нашего столика, были заняты еще три, а может, четыре. За каждым-солидные господа в возрасте Кампилли или даже постарше. Кампилли всех знал: с каждым входящим он обменивался поклонами. Кельнеры сразу обступали нового посетителя.

Но едва он выбирал столик, большинство кельнеров, утратив к нему интерес, исчезало. В центре зала снова становилось пусто.

Тогда, глядя прямо вперед, я видел только две колоссальные кариатиды, подпирающие мраморную плиту над камином, тоже гигантским-в него можно было бы войти не сгибаясь. Кампилли ел макароны, я тоже. Молчание затягивалось. Я подумал, что, быть может, неправильно его осуждаю. Допустим, он не хочет впутывать себя в это дело. Но ведь он по-прежнему готов мне помочь, и это следует ценить. Только теперь всякая приподнятость тона вызывала у меня внутренний отпор. Не мог же я после всего, что перенес, оставаться по-прежнему наивным и доверчивым.

- Благодарю вас, - сказал я. - Я приду в четыре, не раньше, чтобы не испортить вам послеобеденный отдых.

- Но и не позднее. Письмо надо передать в секретариат монсиньора Риго до шести. Так, чтобы он успел его прочесть еще сегодня вечером.

- А ответ?

- Дадут тебе в руки. Но ты должен нажимать на секретаря.

- Благодарю, - повторил я. - Разрешите все-таки задать вам несколько вопросов?

Кампилли покончил с макаронами и как раз в это мгновение отодвигал от себя тарелку. Руки его замерли: не снимая их со стола, он повернулся ко мне, и лицо его растянулось в улыбке, которая показалась мне несколько искусственной.

- Безусловно, - сказал он. - Спрашивай! Спрашивай! А потом и я допрошу тебя по всей строгости: почему ты написал мне такое нелюбезное письмо и почему тебе так не терпелось удрать из Рима.