Лабиринт фараона

Ночью в палатке происходил странный ритуал. Ануна ложилась спать отдельно, в одной из «комнат», отделенных экраном из просвечивающего льна, тогда как Ути присаживался на корточки у изголовья своего хозяина, чтобы дежурить у постели больного и поправлять ему повязку, если она сползет во время сна. Слуга вынес из палатки не только все зеркала из полированной меди, но даже все предметы из блестящего металла, в которых несчастный случайно мог увидеть свое отражение. Девушка выразила слуге свое недоумение, но тот крепко сжал ее запястье, словно пытаясь вывернуть его.

— Все так и должно быть, — тихо, с напряжением в голосе проговорил он. — И запомни, что единственные зеркала, которые он видит, — твои глаза. Так что следи за их выражением, когда смотришь на него… Если он заметит в них что-то нехорошее, то прикажет зашить тебе веки. В конце концов, ему нужны не твои глаза, а твой нос!

Днем Дакомон превращался в галантного кавалера. Ути брил его, удалял волосы с его тела, массировал и обряжал в одежду из белейшего льна. Беседа архитектора была приятной, и Ануна, несмотря на никогда не покидавшую ее тревогу, не могла остаться равнодушной к совершенству его золотистого тела, изящная мускулатура которого не имела ничего общего с грубыми ручищами с набухшими, переплетенными венами галерных каторжников, встречавшихся ей в Сетеп-Абу у дверей пивных. Дакомон привык соблазнять и обращался с Ануной как с дочерью знатного вельможи. Но к вечеру демон, сидевший в нем, пробуждался. Тогда Дакомон становился нервным, постоянно поправлял свою повязку, убеждаясь, что она не сползла. Либо он уединялся с Ути и засыпал его вопросами.

— Запах есть? — строго спрашивал он его. — Я уверен, что попахивает… Ведь кровь все еще сочится… Если я узнаю, что ты мне врешь, я вырву тебе глаза… Я способен на это. Помнишь, как я поступил с той маленькой нубийкой в прошлый раз?.. Не лги мне, Ути. От меня пахнет?

Слуга старался разубедить его и лихорадочно смачивал повязку настоем росного ладана.

— Ты-то, может быть, и не ощущаешь запаха, — вздыхал Дакомон, усаживаясь в кресле, — но вот она? Девушка… Обоняние у нее лучше твоего.

— Да что ты, господин? — протестовал Ути, как мальчишка. — Она ничем не лучше меня. Ты не доверяешь мне… А ведь я не хуже ее мог бы довести тебя до погребальной камеры номарха.

Дакомон устало пожимал плечами.

— Дражайший Ути, — вздыхал он, — хватит пороть чушь. У тебя есть только один приятный талант, и ничего более. Ты всех нас приведешь к смерти.

И после каждой такой беседы ненависть слуги к Ануне увеличивалась. Та покорно подчинялась всем фантазиям архитектора, целыми днями внюхиваясь в бесчисленное множество эссенций, сменявшихся перед ее носом. Дакомон открывал флакон, потом требовал точного описания композиции запаха, проплывавшего перед ней. Стоило ей ошибиться, как он бил ее по плечам и бедрам бамбуковой тросточкой. Она должна была правильно перечислить количество капель и доз. Научиться узнавать запахи, встречавшиеся ей впервые в жизни.

Однажды она взбунтовалась. От ударов бедра ее покрылись огромными синяками, но, несмотря на это, он не перестал ее наказывать.

— Перестань! — крикнула она ему. — Дай мне понюхать твои знаменитые духи «без запаха», и на этом покончим… Мы не в школе писцов.

— Идиотка! — выругался Дакомон. — Ты зазналась. Знаешь ты много, но еще не готова. Если бы я дал тебе понюхать те духи, ты бы ничего не почувствовала… Как и другие, как все другие… Надо оттачивать твой нюх.

— Откуда ты знаешь? — прошипела Ануна. — Дай мне их, сейчас же, и я скажу, из чего они состоят.

Дакомон скрипуче рассмеялся:

— Ты очаровательная дурочка! Я не настолько глуп, чтобы хранить флакон у себя. Ты думаешь, я доверяю Нетубу Ашре? Я не хочу, чтобы он мог обойтись без меня. Секретные духи я создам в последнюю минуту, перед спуском в лабиринт. Так что Нетубу выгодно заботиться о моем здоровье и потакать моим капризам. А пока набирайся опыта, так как ты не привыкла работать с дорогими эссенциями. Ты смогла бы превзойти меня, но твое обоняние испорчено вульгарными запахами.

Ночью Ануна ворочалась на своей циновке, все еще во власти нервного напряжения. Несколько раз, в полусне, ей казалось, что Дакомон наклонялся над ней, проверяя, не спит ли она, однако Ануна поостереглась открывать глаза. Она вздрагивала при мысли, что от неловкого движения или влетевшего в комнату ветерка льняная повязка упадет с его лица, и тогда она не сможет удержать крика. Работая в бригаде бальзамировщиков, она навидалась трупов, но не боялась их, так как ни один мертвец никогда не пытался ее обнять. А она догадывалась, что Дакомону очень хотелось этого. И это должно было рано или поздно случиться. Дакомон всю жизнь был соблазнителем, и ему претила мысль, что отныне он превратился в объект отвращения. От этого он медленно сходил с ума. Ему часто снились кошмары, и он кричал во сне. Тогда Ути брал его на руки и баюкал.