Лабиринт фараона

Однажды ночью, когда она вышла из палатки по нужде, кто-то подкрался к ней и бросил ей в лицо горсть красного перца. Она заметила только тень, но в следующую секунду ее глаза, нос и губы горели, словно обожженные в огне. Девушки закричала; перец разъедал ей ноздри, словно расплавленный свинец. Потеряв равновесие, она упала на песок и покатилась по склону холма. И хотя у нее не было доказательств, она была убеждена, что напавшим был Ути. Исчерпав все доводы, он таким способом решил избавиться от нее…

Она задыхалась, стонала, плакала. Ослепленная, она никак не могла найти воду. И тут подоспела помощь.

Чьи-то шершавые руки помогли ей подняться и отвели в палатку.

Мучаясь от боли, она услышала голос Нетуба Ашры:

— Запрокинь голову, я попробую промыть тебе лицо. Она повиновалась. Вода успокоила боль, и пришло облегчение.

— Молоко… — послышался голос Дакомона. — Ей надо промыть глаза и ноздри верблюжьим молоком. Скорее!

— Кто это сделал? — прорычал Нетуб. — Клянусь богами! Если это твой слуга, я перережу ему горло!

— А может, это один из твоих бандитов, — возразил Дакомон. — Какой-то трус, не желающий признаться, что боится участия в нашем деле…

Мужчины некоторое время переругивались, совсем забыв о страдающей девушке. Ануне пришлось прикрикнуть на них. Тогда ей в руки сунули калебас, наполненный молоком, она открыла глаза и погрузила в него лицо.

— Хлопай ресницами, — поучал ее Дакомон. — Вдыхай молоко через ноздри. Это самое главное. Не страшно, если ты останешься слепой, но я не хочу, чтобы ты потеряла обоняние.

Она делала все, как он говорил; но ей было невыносимо больно. Она втянула молоко носом, захлебнулась, ее охватил приступ кашля.

Дакомон, взяв ее под руки, заставил встать,

— Иди в палатку, — сказал он. — Я дам тебе немного опиума, это успокоит боль.

Она уступила: боль заглушала гнев. Она вытянулась на циновке, а архитектор стал протирать тряпочкой ее глаза и губы. Ануне казалось, что губы ее распухли так, что стали вдвое толще. Слезы слепили ее, но больше всего болели ноздри: из них словно вытекала расплавленная лава. Она слышала, как Дакомон допрашивал Ути:

— Это твоих рук дело? Паршивый скорпион! Ты бросил ей перец в лицо? Не отпирайся.

— Да ты что? — протестовал слуга. — Разве тебе не понятно, что все это проделала она сама? Эта шлюха решила отделаться от меня, чтобы вертеть тобой как хочет… Она сообразила, что я здесь твой единственный друг, и хочет опорочить меня, чтобы ты отдал меня бандитам. Это все уловки… Не верь ей, хозяин. Она надеется остаться с тобой наедине, а попав в ее сети, ты пропадешь. Я — твой единственный друг.

— Довольно, — проворчал Дакомон. — Хватить хныкать! Ненавижу, когда ты начинаешь говорить женским голосом. Разберемся позже.

Он вроде бы еще сердился, но Ануна догадалась, что в его душу уже вкрались сомнения.

— Он врет, — пролепетала она. — Мне бросили перец в лицо… Кто-то подкрался сзади… Я не успела его увидеть.

— Хватит! — оборвал их архитектор. — У меня нет времени выслушивать перебранку слуг. Но если ты сама все это проделала — не знаю уж, с какой целью, — то позволь сказать тебе, что это безумие. Перец может навсегда отбить нюх. Вполне возможно, что ты не поправишься или останешься калекой, лишенной органа обоняния. Если это случится, я буду безжалостен…

— Но это не я, — простонала Ануна. — Какая мне выгода?

— Никогда не известно, как поступит женщина, — заметил Дакомон. — Ход ваших мыслей непредсказуем…

Он целый час вливал в ее ноздри бальзам и эликсиры. Боль постепенно отступала, но Ануна вынуждена была признать, что больше ничего не чувствует. Мир вокруг нее лишился запаха. Оглушенная наркотиком, она уснула.

Утром ее разбудили голоса Дакомона и Нетуба Ашры, разговаривавших у входа в палатку.

— Сможет ли она теперь что-нибудь чувствовать? — спросил главарь шайки.

— Не могу сказать точно, — вздохнул архитектор. — Подобные носы весьма чувствительны, а слишком сильный запах может навсегда лишить их этой способности. Это правда. Она может выздороветь, но навсегда потерять свою былую чувствительность.

— В таком случае она нам ни к чему, — проворчал Нетуб. — Клянусь богами, мы опять потеряли время. Я уже начинаю подумывать, осуществима ли вообще твоя идея. А вдруг мы не найдем никого, кто сможет учуять твою чертову эссенцию? Об этом ты подумал?

— Время еще есть, — ответил Дакомон. — Анахотеп пока жив. А когда он отдаст богам душу, у нас будет в запасе два с половиной месяца для тщательной подготовки. Ты ведь знаешь, что его надо вымачивать в натроне семьдесят два дня, прежде чем положить в саркофаг.

— Люди теряют терпение, — возразил Нетуб. — Они маются от безделья. Скоро они взбунтуются, и я не смогу удержать их.