Лабиринт Мёнина

— Что ж, значит, у тебя есть шанс понять, — оптимистически заявил Нуфлин. — Видишь ли, мальчик, каждый из нас живет в окружении загадочных существ — других людей. Но когда ты пытливо вглядываешься в лицо очередного незнакомца, ты видишь всего лишь собственное отражение. Часто — искаженное до неузнаваемости, но все же… Положим, ты способен прочитать чужие мысли — и что с того? «Я ненавижу тебя!» — думает незнакомец, и ты решаешь, будто он — злейший враг, поскольку ты сам употребил бы слово «ненавижу», только размышляя о враге. А на самом деле никакой он не враг. Незнакомцу решительно наплевать на тебя, просто у него, предположим, болит голова, и в такие минуты он с ненавистью думает о любом живом существе, которое попадается на его пути. Теперь понимаешь?

— Вы хотите сказать, что мы примеряем на себя слова, мысли и поступки других людей, чтобы составить хоть какое-то представление о них? И оно обычно оказывается ошибочным, поскольку мы знаем, что говорит или делает другой человек, но не знаем, почему он так поступает? — нерешительно откликнулся я.

— Ловишь на лету, — одобрительно отозвался Нуфлин. — Так что когда Джуффин говорит тебе, будто я ему не доверяю, он невольно заблуждается. Он делает этот вывод, располагая полным набором моих слов, решений и поступков, даже воспоминаниями об интонации и выражении моего лица. Все это он примеряет на себя. Но для того чтобы понять, почему я отказался от помощи, ему потребовалось бы надолго залезть в мою шкуру — что, к слову сказать, вполне возможно, когда такой умелый колдун, как сэр Халли, имеет дело с другими людьми. Но я-то под свою шкуру никого не пускаю, уж на это у меня сил хватит до самого конца… То же самое происходит, когда я пытаюсь разобраться, что за тип этот Кеттариец, наемный убийца, которому я, чего скрывать, обязан относительно легкой победой в Войне за Кодекс; один из немногих знатоков почти недоступного мне искусства, каковое он сам с пафосом именует Истинной магией; идеальный начальник Тайного Сыска — можно подумать, что он родился специально для этой должности! — трогательно опекающий своих подчиненных… Я знаю о твоем опекуне очень много, куда больше, чем он сам предполагает. Но я по-прежнему не знаю, кто он. И уже вряд ли когда-нибудь узнаю. А что касается моего отказа от его услуг… Разумеется, я не настолько глуп, чтобы предположить, будто Джуффин перережет мне глотку, как только летающий пузырь удалится от столицы. Просто меня посетило некое предчувствие, и теперь я знаю, что ты — единственный спутник, который мне требуется на этой самой последней дороге… Что там внизу, кстати?

— Темнота, — лаконично ответил я.

— И никаких огней, да? Что ж, значит, Ехо уже далеко позади, — вздохнул Нуфлин. — За нашей болтовней я так и не успел попрощаться с этим городом.

— Уехать — это и есть попрощаться, — возразил я. — Зачем еще какие-то дополнительные церемонии? Я раньше все время старался почувствовать что-то особенное, покидая то или иное место. Когда был совсем молодой и глупый, даже стихи всякий раз писал по такому поводу… А потом вдруг понял, что любой отъезд — поступок вполне самодостаточный.

Признаться, я несколько обалдел от собственной наглости. Если бы вчера кто-нибудь сказал мне, что я начну спорить с Великим Магистром Нуфлином Мони Махом, чуть ли не жизни его учить, я бы немедленно отвез этого пророка к ближайшему знахарю, от греха подальше.

Но старик совсем не рассердился. Посмотрел на меня со снисходительной улыбкой и, как мне показалось, с некоторым любопытством.

— А ты что, был поэтом, мальчик? Вот уж никогда бы не подумал. Ты не похож на поэта. Слишком практичный.

— Вы же сами сказали: невозможно разобраться, что представляет собой другой человек, — улыбнулся я. — Меня, кстати, многие считают практичным, не только вы… И, наверное, только я сам знаю, какой романтический идиот прячется в этом незамысловатом свертке, — я выразительно похлопал себя по животу.

— Странно, — пожал плечами Нуфлин. — Признаться, я думал, что знаю о тебе если не все, то очень многое. И вдруг выясняется, что сэр Макс поэт… Удивительно.

— Ничего удивительного, — смущенно откликнулся я. — Никакой я не поэт. Просто человек, который когда-то, очень давно, писал стихи. Это разные вещи. И разумеется, я никогда никому об этом не рассказывал… Впрочем, нет, проговорился однажды в присутствии сэра Лонли-Локли, но он — наилучшая гробница для чужих тайн.

— Полагаю, что так, — рассеянно согласился старик. И с любопытством спросил: — И какие же стихи ты писал? Ты помнишь хоть что-нибудь?

Мне сегодня то и дело приходилось краснеть от смущения, но сейчас мои уши, надо думать, начали светиться в темноте, как некие чудовищные сигнальные огни на борту летающего пузыря, сводя на нет нашу маскировку.

— Очевидно, помнишь, — усмехнулся Нуфлин. — Ну, прочитай что-нибудь.

Заплетающимся языком я начал бормотать, что, дескать, ничего не помню и вообще…