Лабиринты времени

– И я, и я прочту, – запищала Папер. – «Я – растоптанная лилия, осквернённый Божий храм…»

– Кто же вас растоптал? – шутливо поинтересовался Розанов.

– Вы, крепостник, проповедник «Домостроя», – напустилась на него Папер. – Прямо сейчас топчете.

– Василий Васильевич, не топчите Марию Яковлевну, – пробормотал сквозь сон Боря Бугаев и заложил перстом ушную раковину.

Василию Васильевичу хотелось резвиться.

Заметив, что проклятый поэт лениво тасует колоду, Розанов предложил:

– Давайте играть в карты: на раздевание!

– В нашем обществе дама! – возмутились одновременно Тиняков и Вольский.

Папер робко вымолвила:

– Я может быть давно о таком мечтаю.

На неё воззрились.

Игроки образовали прямо на полу азартный треугольник.

– Карта потянулась – так пересдать, а то несчастье будет, – торопливо бормотал Тиняков. – Туз! Бубны люди умны! Вы биты! Козырька не портить. Снова биты! В пух!.. Скидывайте пиджак.

– Ни одной физиономии в раздаче, – пенял Розанов. – Ни козырей, ни мастей…

– По третьей козыряют. Деда под монастырь!.. Кто не вистует? Вся Москва вистует!

Поэтка играла молчаливо и расчётливо, в считанные минуты отняв у Розанов носки и сорочку.

Спустя полчаса Василий Васильевич был в костюме Адама. Тиняков оставался в рединготе, а Папер не пришлось пожертвовать даже шейным платком.

– Я поддавался, – пожал плечами писатель. – Не мог же своей игрой лишить покровов даму? Всё-таки, я ещё рыцарь, хоть и без панталон.

Получив ком своего платья, Розанов неспешно оделся. Он как будто не проявил ни малейшего признака досады.

– Представьте, сейчас дома вечернее чаепитие, – протянул спустя какое-то время. – «Лянсин» с абрикосовым вареньем. Эх, сладкого хочется… Александр Иваныч, пройдитесь ещё раз.

Тиняков с удивлением поглядел на писателя и пересёк комнату, страшно скрипя опорками, из угла в угол.

– Только вообразите: на кончик языка щепотку сахарного песку положить, – вдохновенно сказал Розанов. – Язык недвижим, время течёт, кристаллы тают, свершается фазовый переход: сладость облекает слизистую оболочку, проникает в сосочки, тешит вкусовые луковицы.

– Василий Васильевич аппетит распалили, – посетовал Вольский.

– Кажется, жизнь отдала бы за грамм сахара, – вздохнула Папер. – Или руку и сердце.

– Александр Иваныч, – окликнул Розанов.

– Да?

– А ведь в опорках у вас – сахар хрустит.

– Опилки, – рассеяно поправил Тиняков.

– Не знаю, где там у вас опилки, но готов об заклад побиться, что подмётки у вас сахарные.

Тиняков не захотел спорить.

Через несколько минут Василий Васильевич проговорил в пространство:

– Удивительно, как можно пребывать в спокойствии, когда барышня умирает без сахарозы.

Нахмурившись, Тиняков достал ножик, чтобы вскрыть опорку. Потряс обувкой и протянул Розанову полную пригоршню опилок.

– Что если в правый сапог сахар вложили? – поразмыслив, сказал Василий Васильевич.

– Как же такое может быть, если в левом – опилки? – оторопел Тиняков.

Розанов развёл руками:

– Нельзя исключать. Вдруг в сапожной мастерской вышла путаница?

– Вы положительно невозможны, – бросил Тиняков, срезая вторую подмётку. – Видите, и здесь опилки. Простите, Мария Яковлевна, что оставил вас без сладкого. Надеюсь, вы не умрёте до утра без сахарозы.

– А на бульварах сейчас музыка звучит, – мечтательно сказал Розанов. – Бельфамы гуляют.

– Зачем вам?… Вы на бульвары не ходили никогда.

– Но возможность совершить променад красила мои дни! А сейчас таковой нет.

– Чего грустить? Давайте философствовать! – азартно бросил Тиняков. – Вот откуда свет берётся, скажите?

Василий Васильевич задул огарок.

– Скажите, куда он исчез, тогда отвечу вам, откуда он взялся, – донёсся из теми его голос.

Спичек больше не оказалось. Поневоле пришлось лечь спать.

Едва первые лучи рассвета проникли сквозь окошко, Боря вскочил, потянулся по методике индийских факиров и как ни в чём не бывало спросил:

– Ну-с, пойдём?

– Как?… – едва вымолвил сонный Тиняков.

– Позвольте игральную карту!

Брезгливо, самыми ногтями приняв от Тинякова засаленный квадратик, Боря вставил его в щель между дверью и косяком и провёл снизу вверх. Снаружи легонько звякнуло. Дверь открылась.

– Что же вы раньше?… – набросился на него Тиняков.

– Устал, голова не соображала, – блаженно улыбаясь, ответил Боря. – А за ночь прочистилась, я вызвал в памяти «кодак» входной двери и разглядел, что нас удерживает только крючок.

Упрекнуть Борю не было повода.

– Что вы зеваете? – нашёл к чему придраться Тиняков.

– Я не зеваю, а набираю воздух для утренней прочистки лёгких, – ответствовал Боря. – Так действуют эфиопские анахореты.

– Это нам всем урок, – подытожил Василий Васильевич. – Будем отныне заботиться друг о дружке.

Вдруг где-то поблизости раздался звон будильника.

– Что такое?

– Ах, уйдёмте отсюда скорее! – протянул Бугаев.

– Нет, сначала надобно разузнать! – настоял Розанов.

Перехватив поудобнее трости, скорым шагом мужчины прошли, растворяя двери, через несколько комнат, и Папер не отставала от них, готовая в случае чего применить справочник для защиты и нападения.